Письма с Дальнего Востока и Соловков

Попробуй применить микросъемку шлифов в отраженном ультрафиолетовом свете, чтобы вызвать и зафиксировать флюоресценцию невидимых органических следов. Попробуй разные приемы обработки поверхности шлифа, т. е. травления, окраски, воздействие различных реактивов. Я не сомневаюсь в существовании следов жизни в осадочных породах, и в особенности—жизни микроскопической. А если есть следы, то тем или иным путем они могут быть вскрыты и усмотрены. С том, как я живу ты можешь узнать из писем к мамочке і к бабушке. Понемногу делаю разные наблюдения и в этом отюшении росту, понемногу ростут и собрания различных сведений, единство которых или, точнее сказать, общий вкус которьх, смутно носится в голове, но не вылился еще в связном іелом. Целую тебя, дорогой, и маленького. Если найдешь в м>их материалах по мерзлоте и др. что–ниб. для себя полезное, пользуйся, я собирал ведь не только для себя, но и для вас.

г. Загорс:

(б. Сергіев)

Московсюй области

Анне Мишйловне Флоренский

Флоренской Павел Александрович

Пионерская ул., д. 19 Cn. I_f Доп. 3

1936. ХІ.22. Соловки. № 81[2389] Дорогая Аннуля. Настала настоящая солэвецкая осень. То подморозит, то снова растает. Ірязь. Порой холодный северный ветер. Неожиданно прояснится, и небо расцвечивается нежнейшими чудными тонами. Теперь ведь уже близко время, когда «одна заря сменить другую спешит», как и летом, но с другого конца. Сегодня, ок. 9 ч. утра шел по дороге к Кремлю. Небо было моего любимого, зеленоватого тона, прорывающегося чрез сети розовых облаков, розово–серых, сиреневых. В такие дни особенно тоскливо. Вспоминаетесь вы. Ho, кажется, единственное, что могу сделать для вас—это рисовать вам водоросли, которые мне самому особенно понравились. В настоящем письме присылаю одну, в нескольких видах, т. е. при разных увеличениях, —известковую водоросль из семейства кораллиновых. К сожалению не могу определить ее ботанического вида за отсутствием определителя. На днях получил письмо от мамы. Ответил ей, а там же пишу Кире и Мику. Часто вспоминается, как я встречал вас в Сково- родине и проводил на квартиру, как помогал тебе умыться с дороги. С тех пор идет, вот, уже третья зима, а я все не вижу тебя. ХІ.23—24. Ho лишь бы вы чувствовали себя бодро, были здоровы и благополучны. Ho в том?то и дело, что нет у меня уверенности ни в том, ни в другом, ни в третьем. В частности безпокоит Кирилл—ты писала, что он грустный, неизвестно отчего. В твоем письме было также, что он недостаточно усердно занимается. Верно ли это? М. б., просто устает за неделю и потому старается отдохнуть в выходной день. Относительно Мика я в душе уверен, что его отлынивание от серьезных занятий—временное и что потом он резко изменится. М. б. и лучше, чтобы он был побольше на воздухе и не переутомлялся, раз он все еще слишком нервіый и слабый. Ho тем не менее, мне хотелось бы, чтобы Мик набирался побольше конкретных впечатлений—от природы, искусства, языка. Очень важно приступать, впоследствии, к серьезіым занятиям, с багажом восприятий, а не строиться в пустите и отвлеченно. Тогда, если будет этот запас конкретных образов, цветов, запахов, звуков, вкусов, пейзажей, растений и т. то этот запас может легко оформиться и дать твердую почв^ для отвлеченных построений. Если же его нет, если понятие не сопровождается образом, если отвлечение—только отвлеченно, то оно лишено какой бы то ни было цены и скорее вредно, чем полезно, для развития ума: становится мертвящей догмой, оэуживает дух, лишает его свободы и творчества. Это будет в ілохом смысле слова система. Systemglaube ist Aberglaube, скгзал Новалис, — Системоверие есть Суеверие. Люди нового времени, начиная с эпохи Возрождения, все более и более заражалжсь Системоверием, подменою чувства реальности отвлеченными формулами, которые уже не несут функции быть символами реальности, а становятся сами суррогатом реальности. Так человечество погружалось в иллюзионизм, в утрату связи с миром и в пустоту, а отсюда и необходимое следствие—скука, уныние, разъедающий скепсис, отсутствие здравого смысла. Схема, как схема, сама по себе, не контролируемая живым восприятием мира, не подлежит и серьезной проверке: всякая схема м. б. хороша —в смысле удачно сама в себе построена. Ho мировоззрение—не шахматная игра, не построение схем впустую, без опоры в опыте и без целеустремленности к жизни. Как бы ни была она сама в себе остроумно построена, без этого основания и без этой цели она лишена ценности. Вот почему я считаю совершенно необходимым в молодом возрасте накоплять конкретное мировосприятие и лишь в более зрелом оформлять его. Конечно, мне хотелось бы помочь Мику углубиться в то, что он видит своими глазами, но это—не главное, надеюсь, что выберется и сам в свое время. Крепко целую тебя, моя дорогая. Очень сейчас неуютно—дует ветер, свистит, воет, по комнате проносятся холодные порывы. Тем крепче вспоминаю вас.

Дорогой Олень, сейчас пол–четвертого, сижу под вой ветра (почти самый сильный, говорят 10 баллов)[2390] и вспоминается мне один батумский вечер, когда мне было вероятно 4? года. Мы жили у проходившей тогда через город железной дороги, почти рядом с баттареей, в доме Айвіазова. Меня почему?то очень привлекали масляные краски, то»гда как акварельные казались чем?то хорошо знакомым и изведанным. Папа (мой) достал несколько тюбиков и по моей просьбе стал писать на плоском морском белом камне. Что? —Кюнечно цветы. Тогда я признавал толькс рисунки цветов. Мой заказ был изобразить венок из незабудок и куриной слепоты. Было уже поздно, когда начали: он писал, г я сидел рядом и смотрел. Изображение было мелкое и требова; о много времени. Тетя Юля (моя тетя) много раз пыталась сгправить меня в постель, но папа оставлял, видя, что мне не хочется. Тетя говорит: «Смотри, как бы сон не улетел». Я выглянут в окно и увидел какую?то искру, вероятно от паровоза, ятя: «Ну, вот, это и был твой сон, он улетел». Я хотя и испугала немножко, но вместе с тем был доволен: раз сон улетел, то, значит, и ложиться незачем, все равно сна уже не вернешь. Ък мы сидели с папой, до глубокой ночи, наверно часов до 2-:, пока папа не закончил венка. Живо припоминается мне этот сіучай, словно было вчера, а не более полвека тому назад. Проилое не прошло, оно вечно сохраняется где?то и как- то и продолжает быть реальным и действовать. Это ощущаю на каждом шагу, воспоминания стоят пред глазами ясными и отчетливыми картинами. И теряются границы, где собственно мой отец, где я сам, где вы все, где маленький. Границы личности только в книгах кажутся четкими, а на самом деле все и все так -тесно переплетено, что раздельность лишь приблизительная, с непрерывными переходами от одной части целого к другой. И я теперь, хоть и далеко от вас, но с вами, всегда. Целую тебя дорогая. He забывай, пиши. Кланяйся бабушке.

1936. ХІ.24. № 81. Соловки. Дорогой Кирилл, постоянно вспоминаю тебя и о тебе. Как хотелось порадовать тебя чем- нибудь или облегчить твою работу. И знаешь почему? —Из за воспоминаний. У меня такое свойство: бодро и беззаботно смотреть на будущее, расчитывая на творчество самой жизни, не планируя и не загадываясь далеким будущим; но прошлое меня ужасает. Да, буквально приводят в содрогание редкие случаи, которые вспоминаются, которые давно минули, и минули благополучно. Ho они стоят пред глазами и жгут, как раны души. Проходят годы, много годов. А память о таких случаях не только не сглаживается, но как будто еще обостряется. Вот припоминается, как ты выпил целый пузырек Васиных ментоловых капель с коричным маслом и какой?то сладостью, влез на дерево и в возбуждении стал кричать петухом, —как я тебя едва снял оттуда, отпаивал магнезией и носил в земскую больницу. Еще вспоминается, как мы ходили на охоту, ты изнемог и не шел уже, я боялся, что замерзнешь, и нес тебя на спине—это по Деулинской дороге. Еще?как ты чуть ни упал в яму с водою, в Лаврском саду, когда мы шли ночью, по скользкой грязи. Помнишь, как ты сделал себе папиросу из какой?то трухи и весь опалился? Вспоминаются твои уходы на охоту—и как становится безпокойно, хотя ты давно вернулся.

Еще вспоминается, как ты болел в детстве, все тело чесалось от какой?то непонятной, вероятно нервной, причины, и никак тебе не могли помочь. Безпокоюсь с твоих путешествиях, прошлого и этого года. Всякие такие случаи стоят пред глазами, даже когда работаю и весьма занят. Отчасти это потому, что мои мысли—только о вас, если говорить о глубине сознания. Вспоминаю с ужасом, как ты родился. Было исключительно холодно, я был болен, отвезти маму в больницу не мог, вез ее дядя Саня. И потом тебя привезли, по сильному морозу. Сколько возможностей для несчастия и как мало—для благополучия! Жизнь напоминает мне тоненькую свечку, горящую при бурном шторме. Скорее удивительно, что ее не задувает мгновенно, чем то, что она все?таки не гаснет всегда, во всяком случае. Теоретически в этом надо видеть наглядное доказательство, что жизнь, в целом, сильнее всех стихий мира. Это, впрочем, не очень