самые юные годы я не нахожу ничего ^акого, что заставляло бы изменить отношение к ним и оценку их. Детское впечатление и детские суждения всякий раз подтверхдаются. Очевидно, это явление надо толковать либо как тупость, неспособную утончаться далее на протяжении 50 лет, либо как непогрешимость впечатлений, остающихся неизменными просто потому, что они с самого начала были верны. He инея критерия для выбора одного из этих объяснений, я конеіно предпочитаю последнее. — Газеты вижу и читаю изредка і случайно. Меня утешает обилие статей о Пушкине (самый |>акт обилия); следствием этой пропаганды Пушкина будет прівлечение к нему внимания и знакомство с ним, облагораживіющее и отрезвляющее. Ведь мне, встречая не мало молодых людей, постоянно с горечью приходится убеждаться в их поіном невежестве по части литературы, как русской, так и иностранной, причем это относится и к людям, считающим себя образоваными. Зато как обрадовало меня раз (это было год тому назад и с юбилеем Пушкина не стояло ни в какой связи), когда. я в цеху, в столярке, увидел на стене лист бумаги с чисто переписанной Осенью (из «Евгения Онегина»), лист вывесил ради украшения цеха один из столяров. Вообще, мне не раз думалось, что современное празднование юбилеев великих людей, делгемое широко и с шумом, должно оказать весьма благотворное культурное воздействие, заставляя узнавать и хотя бы немного знакомиться с именами, [о] которых большинство раньше вероятно и не подозревало (Фирдоуси, Шота Руставели и др.). Конечно, надо бы, чтобы подобные имена были известны всем и без юбилея. Ho юбилей дает удачный предлог или повод нанести культурный удар по данному месту мировой истории, и вероятно подобный удар не остается безследным. Как видишь, дорогая мамочка, я сижу крепко на своем убеждении, что нет культуры там где нет памяти о прошлом, благодарности прошлому и накопления ценностей, т. е. на мысли о человечестве, как едином целом не только по пространству, но и по времени. Живая культура сочетает в себе противоборственные и вместе с тем взаимопод- держивающие устремления: сохранить старое и сотворить новое, связь с человечеством и большую гибкость собственного подхода к жизни. И только при наличии этих обоих устремлений может быть осмысливание нового и доброжелательство ко всему, заслуживающему доброжелательства, на фоне мировой культуры, а не с точки зрения случайного, провинциального и ограниченного понимания. — Сижу над водорослями. Ближайшие производственные и технологические задачи выступают для меня на общем фоне задач естествознания и связываются с общей картиной мира. Бродят мысли обобщающие, но я не фиксирую их и надеюсь, что со временем они сами найдут себе формулировку. Впрочем, учитываю и юаткость своего времени, а следовательно и возможность, что этсг процесс формулировки и обобщения не завершится и не успее' выразиться. Ho что же делать, не ценю мысли только за то, что она мысль и нова; она должна быть ИСТИННОЙ, а истинносъ. дается не схематическими построениями, какими бы убедительными они ни казались окружающим, не модою и шумом, а глубоким вживанием в мир, упорною проверкою и органическим ростом. У каждой мысли есть свое время развития и созревания и нелізя по внешним мотивам искусственно ускорить этот процесс, т. е. нельзя в смысле не должно, а не не возможно. Поэтому?то і и зарываюсь в конкретную работу по конкретным поводам, в дуле думая что мысль, если она в самом деле растет, то рост ее идет сам собою.
1937.17. Соловки. № 88. Дорогой Мик, давно уж я не писал тебе стихов. Поэтому в наст, гисьме думаю привести неск. строф.
V.
Шел путник, ношей утомлен,
Давно забыл еду и сон,
Висели лоскуты одежд,
И не смыкал в блужданьи вежд.
Лишь отыскать ночлег у скал
В нем голос внутренний кричал.
Кругом не слышно ни души.
Вдруг треск и залп. На залп спешит
И видит: пьяный лес, бугор.
На нем, раскрыв широко взор,
Закатным золотом залит,
Мальченок, как олень, стоит.
Он черноглаз и длинноног,
На бронзовом лице—восторг.
Застыл, молитвенно вперив
Пытливые глаза в разлив:
Бугор растрескался, и бьет
Из недр фонтан прозрачных вод.
Струя текла, журчал ручей
Под сетью иглистых лучей,
И ниспадая застывал
Слоями наледный кристалл.
Странник: «Ты мальчик, смертный, иль тайги
Хранитель-дух, но помоги».
Дадут поесть сгец и мать.
Странник: «А :ак тебя зовут?»
Мальчик:—О-гсыь,
Оро, я слышу іаждый день,
И сам почти 4? позабыл,
Как называли ?іихаил.
Скажи мне, пу-ыик, кто же ты.
Странник: «Иссатель».
Мальчик:—Зо..?
Странник: «Не', мерзлоты».
Ответом страніым восхищен
Взирает юный эрочен.
С бугра скользіул, скорей бегом
Спешит взволнован в отчий дом.
Так мчал бы джий багдака[2409],
Познав нежданно седока.
Мальчик: «К теэе бегом, отец, ами,
Привел я странника, прими...
Недаром гость уж недалек
Гласил упавши?: уголек.
И знаешь, гость наш—не простой:
Он ищет... заняг мерзлотой.
Не нужно золото ему
Сбирать в дорожную суму.
Он, верно, знает все. Про Мышь
Разскажет нам. Скорей поди ж
И встреть его. А ты поесть
Дай, айя ноно[2410]
Вот, он здесь.
Звенит и трескается лед.
Шаги послышались... Идет.»
Лишь в быстрый темп той речи вник
Со шкуры поднятый старик.
Ремнем затянуты унты.
