описание засохшего голого тела старухи.
В отличие от Е. Яблокова (Указ. соч. С. 105) и М. Геллера (Указ. соч. С. 209), мы считаем, что в ироническом образе Достоевского Платонов отмежевывается от идеалистического представления о земном рае, в котором учитывается лишь душевная, а не материальная пища.
Э. Рудаковская обращает внимание на то, что в военных рассказах автора физиологическая сытость является характерной чертой образа врага (К семантике пищи в рассказах Платонова второй половины 1930–1940-х гг. С. 245).
См.: Leblanc R. D. Tolstoy’s Way of No Flesh: Abstinence, Vegetarianism, and Christian Physiology // Food in Russian History and Culture / Ed. by Musya Giants and Joyce Toomre. Indiana Univ. Press, Bloomington and Indianapolis, 1997. P. 81–102. На связь между мясом и половым влечением указывает и Nick Fiddes (Fleisch. Symbol der Macht. Frankfurt a. M., 1993. S. 175). Мясо в интерпретации автора является символом господства над природой (S. 15–19), тем самым отказ чевенгурцев от мяса и поедание случайно попадающихся трав может отражать их незащищенность в природе и «сиротство» в мире.
Признаками навязчивой телесной сытости отличается и жена Пашкина с ее «красными зубами, жрущими мясо» и ее «невозможным телом» (Платонов А. Собрание. Чевенгур. Котлован. С. 437). В повести «Мусорный ветер» худое тело антифашиста Лихтенберга контрастирует с сытой толпой или животным туловищем шофера, в лице и теле которого съеденные им животные оставили «свое выражение остервенения и глухой дикости» (Платонов А. Собрание. Счастливая Москва. С. 276).
См.: Костов X. Мифопоэтика Андрея Платонова в романе «Счастливая Москва». С. 163–180; Проскурина Е. Мистериальные аспекты поэтики повести «Котлован» // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 4. С. 591–599.
Мережковский Д. Л. Толстой и Достоевский. Вечные спутники. М., 1995. С. 86. В своей книге Мережковский дает выдающийся анализ репрезентации телесности у этих двух авторов.
См.: Толстая Е. Мирпослеконца. С. 316–319.
См.: Семенова С. «Влечение людей в тайну взаимного существования…» С. 108–123.
См.: Naiman Е. Sex in Public. Princeton, New Jersey, 1997. P. 124–147. О том, что утопия построена на отрицании или непризнании сексуального влечения, пишет Е. Naiman (Andrei Platonov and the inadmissability of desire // Russian Literature 1988. № 23–4. P. 319).
О сублимации пола в русской религиозной философии см.: Эткинд А. Хлыст. Секты, литература и революция. С. 203–208. Сильная аскетическая традиция в русской культуре не могла не вызвать полемические реакции. Примерами могут служить такие автора, как В. Розанов или, на современном этапе, Ю. Мамлеев и В. Сорокин. Вопрос эротизма и пуританских традиций в русской литературе обсуждается в сборнике «Amour et erotisme dans la literature russe du XXe siecle» (Ed. par L. Heller. Bern, 1992).
См. напр.: Залкинд А. Очерки культуры революционного времени. Сб. статей. М., 1924. С. 51–56; Он же. Половой вопрос в условиях советской общественности. Л., 1926. С. 16–39. Аскетизмом революционного типа отличаются также «особенный человек» Рахметов из романа Чернышевского «Что делать?», который во имя революционного дела решил не прикасаться к женщине, и Павка Корчагин, давший себе слово «дивчат не голубить, пока во всем свете буржуев не прикончим» (Островский Н. Как закалялась сталь, М., 1973. С. 234). Подобным же образом герой «Технического романа» Платонова подавляет свою любовь размышлением, «что мир далеко еще не благоустроен и надо экономить в себе давление души для организации истины и хозяйства» («Страна
