створки.
- Снимаешь? — молодая журналистка строго оглянулась на оператора.
- Угу, — отозвался тот, лихорадочно жуя спичку.
Из салона «таблетки» послышались девичьи стоны, громкость которых все нарастала вместе с амплитудой раскачивания салона. Водитель как ни в чем не бывало сидел на своем месте и отрешенно читал газету с портретами политиков на развороте. Судя по его лицу, ему было глубоко плевать на портреты и вообще на все, кроме спортивной колонки.
- Они там ебутся, что ли? — предположил мальчик под сиренью.
Сидящий рядом Геннадий врезал ему подзатыльника, не сильного, а так — для порядку.
- Ты чего материшься, шпана! — прикрикнул он строго. — Не ебутся, а трахаются! Повтори.
- Ебатрахаются, — скривился мальчик, сначала на всякий случай отодвинувшись.
- Товарищи! — возгласил с крыши Петр Алексеевич, одной рукой обнимая Ивана Афанасьевича, а другую простирая к толпе, стоящей внизу. — Товарищи! Соратники! Мы собрались здесь сегодня, чтобы выразить наш протест…
Дальнейших его слов не было слышно, потому что во двор, гудя сиреной и рыча двигателями въехали две машины: одна со спасателями, другая — с надписью «КАТО», несущая на себе огромный подъемный кран.
- А кран–то зачем? — синхронно удивились супруги Киреевы из тридцать четвертого.
- Снимать будут, наверно, — предположила Вероника Михайловна.
- Так уже снимают же, дура, — кивнул Геннадий на девушку с микрофоном, которая как раз пыталась взять интервью у лейтенанта Лиходеенко, но тот не давал.
- … погрязшие в коррупции чиновники, — прорезался сверху голос Петра Алексеевича. — А между тем, народ ведет нищенское существование и вынужден…
- А! — донесся девичий возглас из таблетки. — А! А–а–а! Еби, еби!
- Я же говорил — ебутся, — недовольно проворчал мальчик, косясь на Геннадия, и передразнил: трахаются, трахаются.
Тот смущенно крякнул и покачал головой.
- Ура, товарищи! — завершил свою речь старший дома и бурно зааплодировал.
Отпущенный им при этом Иван Афанасьевич зашипел от боли в ноге и рухнул вниз.
«Странно все как–то, — думал он, устремляясь к земле, влекомый и ускоряемый ее любвеобильной силой тяготения. — Как во сне. Может, я сплю?..»
Он хотел еще что–то подумать, но в этот момент ударился о грунт…
Он пришел в себя оттого, что на лоб ему упали первые, тепло–прозрачные капли дождя.
- Живой, — безразлично произнес мальчик под сиренью.
- Снял? — обратилась девушка–корреспондент к оператору.
- Ага, — довольно кивнул тот.
- Кто снял! — возмутился Геннадий. — Он же сам оттуда прыгнул. Десантура, епт!
Боль в груди была так сильна, что Иван Афанасьевич не мог ни вдохнуть ни выдохнуть и только разевал рот, как пресловутая щука, которую все подозревают в пении, меж тем, как она элементарно задыхается, как сейчас задыхался несчастный самоубийца. Наверняка, пара–тройка ребер были сломаны и требовали срочной госпитализации.
- Эй! — журналистка замахала руками Петру Алексеевичу, застывшему на крыше в позе, чем–то неуловимо напоминающей о его великом тезке. — Вы будете прыгать?
- Я? — поднял брови старший дома.
- Вы, вы, — подтвердила корреспондент.
- Я, как бы… — смутился Петр Алексеевич. — Вот, товарищ уже как бы… Мы делегировали товарища и…
- Так нам ждать? — поторопила девушка. — У нас еще монтаж…
- Я как бы… Нет! — лицо Петра Алексеевича вновь озарилось вдохновением. — Нет! Не дождетесь! Вы думаете, что безысходность, что те условия жизни, в которые нас поставили, заставят нас встать на краю. Но вы ошибаетесь! Никогда еще русский народ…
- Ясно, — деловито сказала девушка оператору. — Больше здесь ловить нечего. Едем.
Знала бы она, как она ошибалась! Ловить здесь, в мутной воде стихийного митинга, еще было чего — ловить не переловить!
Дверь «таблетки» приоткрылась, наружу выглянула немного растрепанная, раскрасневшаяся фельдшер. Она обвела томным взглядом гудящий стоглавый митинг, цепочку скучающих омоновцев, кучкующихся в стороне спасателей и, сплюнув густую и тягучую, как после кросса, слюну, снова скрылась в салоне.
Дождь набирал силу. Над митингом захлопали, раскрываясь шляпками странноватых, психоделически– разноцветных грибов, зонтики.
Медицинская сестра, встревоженная тем, что Иван Афанасьевич не встает и не подает признаков жизни, бросилась к нему, присела рядом, принялась ощупывать застонавшего от прикосновений самоубийцу.
- Ясно, — сказала она сурово через минуту. — Множественные переломы ребер.
- Не сдавайся, товарищ! — поддержал Петр Алексеевич, который уже спустился со своего недавнего возвышения и теперь суетился рядом. Иван Афанасьевич ответил ему благодарной мученической улыбкой посинелых губ.
- Наверх… — произнес он с усилием, морщась от боли. — Мне нужно наверх.
- Никаких верхов! — отрезала сестра. — Постельный режим!
- Я помогу! — вызвался старший дома. — Я отнесу его.
- Наверх пробиваются!.. — крикнул кто–то из толпы митингующих. — Все хотят наверх, любой ценой. А вот ты попробуй–ка внизу, каково это!
Стоявшие рядом одобрительно загудели — голос, видимо, попал не в бровь, а в глаз.
- Вы не поднимете его в одиночку, — монофонически усомнились супруги Киреевы в адрес Петра Алексеевича.
- День сурка, — сказал мальчик, поглубже зарываясь в сирень, от дождя.
- Кран, — ткнув в небо пальцем с обгрызенным ногтем, сказал Геннадий, тем же тоном, которым мало теперь кому известный Архимед произнес некогда свое «Эврика!».
Митинг поредел. Дождь набирал силу, и те, кто не удосужился захватить из дома зонт, трусливо и малодушно, хотя в большинстве своем и не без сожаления, покидали собрание.
- Надо что–то делать! — заволновался Петр Алексеевич. — Товарищи! Не расходитесь! Мы еще не выразили наш протест в адрес…
- Кран! — повторил Генка громче и со значением.
Все понявший Иван Афанасьевич бросил на алкоголика благодарный взгляд сонных после двух сотрясений мозга глаз.
- КА–А–А–ТО–О–О, — хором пропели супруги Киреевы, улыбаясь недогадливости Петра Алексеевича, которая (недогадливость) недоуменно выглядывала из его серых и мокрых, как теперешнее дождливое небо, глаз.
До того, наконец, дошло–доехало, и он бросился к спасателям, прятавшимся под старым тополем, в дыму сигарет, равнодушно клубящемся под дождем без единого дуновения ветра.
Вероника Михайловна поила Ивана Афанасьевича омерзительно–теплой минеральной водой «Ессентуки». Медсестра пыталась наложить ему на ногу импровизированную шину из каких–то дощечек и детской лопатки.
- Не расходитесь, товарищи! — Петр Алексеевич вернулся от спасателей. — После митинга у нас запланирована демонстрация и возложение венков в сквере Борцов Революции и у памятника Николаю Второму. Сейчас товарища поднимут наверх и…
- Почему — его? — вопросил все тот же недовольный и сомневающийся голос из толпы. — Чем он лучше других? И здесь — коррупция!
- О чем вы, товарищ?! — возмутился старший дома, готовый обрушить лавину политически выверенных
