просыпались…
— Полагаю, что иные и вовсе не просыпались, — договорил Тиунов.
— Так что же мы стоим?! — выдохнул капитан. Схватил кузину за руку. — Где он, ход этот? Показывай!
— Почему молчали? — отрывисто спросил Арчев, уже все понимая и без ответа: ну ясно же — хотели незаметно исчезнуть вдвоем… Вспыхнуло в памяти вчерашнее: Ирина почти силой уводит его от зеркала; Тиунов, которого не было в спальне, появляется из-за портьеры. Так вот почему эта парочка так уверенно чувствовала себя в доме, стоящем почти в центре города…
Лысый шагнул к Арчеву. Показывая глазами на Люсю с Антошкой, незаметно для Еремея чиркнул ладонью по горлу. Арчев кивнул. Сказал нарочито громко:
— Сначала выводим шаманенка, а уж потом… — Повернулся к окну на внезапный звук.
Испуг холодным кулаком ударил под ложечку, сдавил сердце: во двор галопом влетали, разворачиваясь веером, конники; на холке первого жеребца подпрыгивал мальчишка, которого прижимал к себе, придерживая, всадник. «Мать честная, щенок из Сатарова!..» — Арчев отпрыгнул от окна. Схватил Еремея за плечо, толкнул к двери с портьерами.
— Где твой лаз?! — выдохнул в лицо Ирине-Аглае. — Скорей!..
Козырь, выпустив руку Еремея, глянул в окно, ахнул, оттолкнул стол и кинулся вслед за капитаном, который уже шмыгнул в гостиную. Ирина-Аглая, слегка изогнувшись вбок, тоже стрельнула взглядом в окно, юркнула в дверь. Тиунов — за ней, нервно выдергивая зацепившийся в кармане револьвер; во двор даже и смотреть не стал. А там уже рассыпался вокруг флигеля частый постук копыт, уже слышалось, как спрыгивают на землю чекисты, уже различался среди конского всхрапа, фырканья возбужденный мальчишеский голос, взахлеб объясняющий что-то.
Еремей, не оглянувшись на Люсю с Антошкой, чтобы не привлечь к ним внимания, не напомнить о них, трусцой побежал за портьеры, чувствуя, как дрожат пальцы Арча, вцепившегося в плечо: значит, Арч забыл пока о связанных пленниках и надо поскорей увести его отсюда.
А снаружи донеслось властное:
— Эй, во флигеле! Сдавайтесь! Вы окружены!
Когда Еремей уже влезал в черную квадратную дыру, образовавшуюся на месте боком стоящего зеркала, — даже представить не мог, что есть такие большие зеркала; когда ему вдруг стало жутко: ведь из живых в подземный мир никто и никогда не спускался, а из уходивших туда по закону смерти никто не возвращался, — со двора опять крикнули:
— Сдавайтесь! — И добавили новое: — Если отпустите детей и девушку, обещаем сохранить жизнь!
Еремей благодарно выдохнул. «Значит, из-за нас спешили, значит, не дадут пропасть…» — и смело вошел в прохладный затхлый полумрак, где уже слабо мерцал фонарь в руках лысого. Сзади хлопнуло, щелкнуло свет за спиной исчез.
— Прикрывайтесь, прячьтесь за остячонком… — обернувшись, пробормотал Тиунов, глотая слова. — Кричите этим… чтоб не палили, а то, мол, пришьют мальца… Я разведать…
Согнулся, побежал в узком и низком лазе, догоняя ушедших вперед. Заметался бледный отсвет фонаря, прикрытый широкой тенью Тиунова, стал удаляться.
Арчев отпустил плечо Еремея, толкнул его в спину. Мальчик выгнулся было от хлестнувшей по телу боли, но ударился головой в свод.
— Быстрей, быстрей, — прохрипел Арчев. — Без света останемся!
И снова толкнул, уже злее. И снова в спину. Еремей, скрючившись, прикусив губу, чтобы не застонать, плелся за уплывающим тускло-желтым пятном: бился плечами, затылком о выступы, шатался, спотыкался, лишь бы продвигаться помедленней, но за спиной поторапливал кулаками, скрипел зубами Арч: быстрей, быстрей!
Вдруг сзади — словно ветер прошумел; Еремей оглянулся — вдали посветлело. И сразу — яркая, на весь подземный мир вспышка, сразу — грохот, заложивший уши: Арчев выстрелил. Сбил Еремея, торопливо перелез через него, рывком поднял. Заорал:
— Эй вы, чекушники! Последним идет Еремейка. Первая ваша пуля — его! Поняли?!
Издалека докатился неожиданно громкий, но какой-то качающийся, будто обрубленный крик:
— …о-оняли, …олочь…
Арчев схватил Еремея за руку, стиснув так, что мальчик чуть не взвыл. Побежал, яростно дергая пленника, если тот замедлял шаги…
И вот впереди стало светлеть, и было понятно, что свет этот — свет дня, свет воли. Значит, вышел все-таки, вырвался из нижнего мира. Жив! Значит, надо делать то, за чем пришел… Еремей оглянулся — сзади неотступно плыло желтое пятно. А впереди, уже совсем близко, светлое-пресветлое после подземелья небо над зеленью зарослей… в которых ждут Арча его люди. Пора! Сзади — свои. Надо только ненадолго, совсем ненадолго задержать Арча, этого йимпесиота — чудище, не подвластное ни богам, ни людям, убийцу дедушки, отца, Микульки, Аринэ, матери, Дашки, убийцу Сардаковых, убийцу многих-многих русики, врага Люси, Фролова, — врага всех!
Еремей прыгнул вперед, и еще в полете захлестнув правой рукой горло врага, резко согнул ее в локте, дернул на себя. Арчев, с хрипом падая назад, но все-таки успев развернуться вполоборота, нажал курок…
Во тьме узкого, тесного подземелья, душный, плотный мрак которого сдавил тело, йимпесиот-Арч, с белым длинным лицом, с белыми длинными клыками, тянул к Еремею синеватые острые когти, вытаращив немигающие красные, как у щуки, глаза. Все ближе кривые когти, все ближе злобная улыбка; кровавые глаза надвигаются, растут. И уже остались в подземелье только эти остановившиеся глаза, эти белые волчьи клыки, эти кривые когти. Еремей, онемев от страха, хотел попятиться и не сумел — ноги не слушались, не шевелились. Да и нельзя было отступать, нельзя убегать — Арч может скрыться, исчезнуть: где тогда его искать, как задержишь? И, чувствуя, что сердце вот-вот разорвется от ужаса на кусочки, Еремей поднял руки — ну почему, почему они так медленно поднимаются? — схватил скрюченные пальцы Арча и… поймал воздух. Арч злорадно захохотал, отплыл немного назад. Еремей потянулся за ним, опять попытался схватить и опять цапнул пустоту. А Арч все удалялся, уменьшаясь, хотя его злобный хохот, гулко перекатываясь по нижнему миру, становился, наоборот, все громче. И Еремей от обиды, что враг уходит, что теперь его не поймать, закричал так, что зазвенело в голове, — впервые в жизни позвал на помощь. И тогда в плотной, вязкой черноте родилось светлое, золотистое облачко, в котором увидел Еремей чье-то смутное лицо. Вгляделся — к нему наклонилась Люся, сестра из рода пупи. Она была серьезной, как тогда, когда ребята, дружно шагая, уходили с красным флагом на праздник, который зовется «субботник». Но вот Люсино лицо стало удаляться, растворяться в поднимающемся солнце. А солнце, разрастаясь, разливаясь перед глазами ярким сиянием, золотым огнем, вдруг стало обретать очертания женской фигуры в длинном складчатом одеянии. Женщина эта, вся из огненного золота, невесомо скользя над землей, приближалась, и Еремей узнал ее — Сорни Най Ангки! Та, которую так любил дедушка, которую показывал ему на имынг тахи Нум Торыма, когда открывал внуку самый большой, самый священный имынг л’опас. Великую тайну тебе, Ермейка, вручаю, говорил, береги, охраняй Сорни Най пуще жизни своей, говорил… Все ближе Сорни Най Ангки, все отчетливей видна она, но всегда суровое и властное лицо ее на этот раз было ласковым, приветливым, и Еремей, проваливаясь в темноту, понял, что она довольна им, сыном Демьяна Сатара, внуком Большого Ефрема-ики.
ФЕЛИКС СУЗИН
