заводилась… За эти минуты я извелся окончательно, готов был уже отказаться от своей затеи. Но он аж взвился: «Надо ломать судьбу». Дверь открылась удивительно легко, и буквально через десять минут я уже подавал последний тюк, а Валера принимал… И вдруг я услышал крик: «Что вы делаете?! Немедленно сгружайте обратно!» Я даже не видел, кто кричал: как стоял за машиной, так и затаился. Все, думаю, погорели… В этот момент что-то негромко хлопнуло, Валера выпрыгнул из кузова и заорал: «Скорей, гад! Поехали!». Я вскочил на подножку и, когда оглянулся, увидел, что на земле неподвижно лежит мужик, а из-под него течет кровь… Конечно, понимаю, надо было остановиться, оказать помощь, но я растерялся так, что выключился и пришел в себя только на шоссе.
— Здорово растерялись, — вставил Фатеев, — так выключились, что не забыли прибить доску, которую перед этим выломали, чтобы вытаскивать через лаз тюки. А в это время рядом умирал человек.
— Но, честное слово, в тот момент двигался я как во сне; и к тому же был твердо уверен, что тот человек мертв… то есть так мне казалось…
— Послушайте, Скаленко, — произнес Марвич в раздумье. — Допустим, кража замши выплыла бы не сразу и вас поймали бы через год или два. Как бы вы жили это время? По-прежнему чинили бы часы или серым волком метались по стране? Ведь скрыться практически невозможно.
Лицо Скаленко исказилось.
— Эх, гражданин следователь! Молоды вы еще, не дано вам понять, как жизнь песком, проходит сквозь пальцы. Может, я, конечно, глупость говорю, а все же не опоздай этот идиот на пять минут, было бы синее море, белый пароход, красивые женщины… Многое было бы… Другие, между прочим, имеют.
Пряхин усмехнулся, встал и пошел к выходу. Уже в дверях обернулся.
— Вы опоздали не на пять минут, Скаленко. Вы опоздали на всю жизнь.
ФАНТАСТИКА
СЕРГЕЙ ДРУГАЛЬ
— Значит так, сказка будет вот о чем, — Ну?ри оглядел слушателей, поправил панамку на чьей-то голове, вытряхнул песок из чьей-то сандалии.
Нури закинул руки за голову, шевельнул бицепсами. Самым трудным в деле воспитателя он считал необходимость сочинять сказки и сейчас гордился удачей. Акселерат и вундеркинд Алешка, случайно затесавшийся в группу малышей, одобрительно хмыкнул и сказал:
— Обрати внимание на реакцию слушателей, воспитатель Нури. Никто не усомнился в способности пса и кролика говорить. А почему? Ты не знаешь, а я знаю потому, что я ребенок и помню: во всех сказках звери говорят. Ведь сначала все были братья — и люди, и звери. И понимали друг друга. А потом люди стали плохо себя вести, звери обиделись, ушли в леса, пустыни и тундру. Белый медведь — тот вообще на льдину сбежал. А те, что остались по доброте, например, собаки, или из лени — кошки, или из слабохарактерности — коровы там и прочие жвачные, те замкнулись, постепенно поглупели и вообще говорить разучились. Но память о временах, когда все были в родстве, когда люди понимали зверей, в звериной душе осталась. И в человеческой тоже…
Слушатели разбежались. Нури и Алешка расставили шахматы и быстро разыграли дебют. Детская площадка, одна из многих, расположенных на окраине жилого массива океанского центра Института Реставрации Природы (ИРП), звенела голосами: детвора впитывала солнце и наливалась жизненными соками. Пахло скошенной травой и соснами, радостно лаял щенок.
— Чего я понять не могу, так это свойств памяти, — акселерат и вундеркинд Алешка сделал коварный ход конем и индифферентно отвернулся.
На стол спланировал говорящий институтский Ворон, перебрал в ящике сбитые пешки и осмотрел доску взглядом знатока. Алешка подергал его за хвост, и Ворон предостерегающе раскрыл клюв.
— Знаю, что взрослый начисто забывает о детстве. Но почему? И когда? Вот она, — Алешка поправил бант на косичке пробегавшей мимо девчушки. — Она может силой воображения и даже не напрягаясь одушевить свою куклу. Я тоже раньше мог, а теперь вот не могу. Не знаю, как ты, а я ощущаю это как потерю.
Нури сделал рокировку, привычно оглядел площадку и убедился, что все в порядке, все заняты важнейшим в жизни делом — игрой.
— Одушевляет, — согласился он. — Я тоже думал об этом. Но до какого предела, вот вопрос.
— Полагаю, пределов нет. Ведь нет пределов воображению и фантазии.
И тут из зарослей орешника, что на краю площадки, вышел человек. Не бородатый волхв, работник службы экопрогнозов, и не дровосек-дендролог, и вообще не похожий ни на кого из сотрудников ИРП. И потому его появление было сразу замечено: на площадке стало тихо. Нури смешал фигуры, отодвинул доску и подпер голову кулаком. Гость был в домотканых портках в синюю полоску, чистых онучах и новых лыковых лаптях. Домотканая же рубаха без ворота была подпоясана пеньковой веревкой, а светлые волосы, стриженные под горшок, топорщились. От всего этого Нури пришел в состояние тихого умиления, а малыши забыли про игры, разглядывая гостя.
Человек держал в руке лукошко.
— Вот как, значит! — он поставил лукошко на стол и слегка поклонился. — Вывелся, выходит… Я бы сказал, возник…
Он откинул тряпицу с лукошка, и оттуда выглянули две головы, светло-коричневые, с черными ноздрятыми носами и стоячими ушками, похожие на детенышей лани, но поменьше.
Ребятишки обступили стол, тянулись на цыпочках, пытаясь разглядеть зверенышей. Гость сделал козу, головы поймали пальцы, зачмокали.
— Сосет, — сладким голосом сказал гость.
— Сосут, — машинально поправил Нури.
— Вот… это самое, не можем мы. Убедились: недостойны. Потому — грехи! Я бы сказал — эгоизьм. И опасаемся, как бы чего… А он единственный. Ему безопасность нужна, ему настоящее молоко надоть. Мы не против, берите, а?
Вот так, вплотную, жителя Заколдованного Леса Нури видел впервые. Конечно, он был оттуда: никто из сотрудников ИРП не носил подобной спецодежды и не говорил столь косноязычно.
Гость сощурил васильковые глаза, обтер тряпицей пальцы.