книге, мягко, но требовательно вытянул томик из пальцев девушки. Погладил переплет. — Семена Ульяновича Ремезова вот на ночь заместо священного писания читаю…
— Орда идет! — раздался снаружи вопль Егорушки.
Чоновцы сгрудились у окон. Поднялись и сидевшие за столом, глянули на улицу поверх голов бойцов.
Сквозь редкий сосняк у подножия горы пробирались, то уплотняясь в слитное пятно, то растягиваясь, ханты. Мелькали за желтыми стволами деревьев синие, зеленые, коричневые летние малицы и саки, серой массой шевелилось небольшое оленье стадо. Впереди торопливо вышагивал невысокий кривоногий старик в облезшем, клочковатом кумыше.
— Стой, стрелять буду! — срывая голос, пронзительно закричал Матюхин. Вскинул винтовку. — Кто такие?!
— Да свои это, нашенские, тутошние! — Егорушка запрыгал вокруг часового.
— Цыц, пескарь! — Матюхин взмахнул в его сторону винтовкой и опять грозно закричал хантам: — Не подходи, замри на месте!
Но его уже окружили, загалдели, закричали безбоязненно:
— Начальника давай!.. Где командира? — Оглянулись на высыпавших из дома чоновцев, сбавили тон, но от Матюхина не отстали. — Зови давай командира!
— Замолкни, орда! — выскочив на крыльцо, фальцетом выкрикнул старик Никифор и даже бороденкой затряс, сапогом притопнул для грозности. Увидел краем глаза лицо Люси, появившейся вслед за Фроловым и Латышевым, поперхнулся. — Тихо! — приказал уже не так решительно, но все еще делая свирепое лицо.
Ханты отхлынули от часового. Обступили крыльцо, засмеялись:
— Чего больно орешь, Никишка-ики? Шибко страшно, думашь?.. Не-е, не страшно. — И еще пуще загалдели, замахали руками, глядя недовольно, гневно то на Фролова, то на Латышева, то на Люсю. — Пошто, командира, нас опять обижают?.. Пошто русики речных людей грабят? Што ли, как купец Астаха, стали? Отвечай, красные штаны!
— Люся, переводи, — шепнул Фролов и, когда девушка кивнула, заговорил негромко, даже глуховато: — Дорогие товарищи местные жители! Никакой речи о старых порядках быть не может. — И повысил голос: — Старые порядки хотели восстановить враги трудового народа! Они подняли кулацко- эсеровский мятеж, чтобы уничтожить завоевания революции, но мятеж этот уже подавлен. — Сутуловатый Фролов выпрямился, расправил плечи. Люся наморщила лоб, потерла пальцами висок, споткнувшись на словах «эсеровский» и «революция», и дала их без перевода. — Правда, отдельные банды уползли в тайгу, — продолжал Фролов. — Уползли, чтобы грабить. Но мы настигнем этих недобитков и уничтожим! Больше вас никто обижать не будет. А чтобы вам жилось спокойно, пока не поймаем Арчева, оставляем здесь десять человек во главе с товарищем Латышевым. — Положил ладонь на плечо юноши. — По всем вопросам — к нему…
Ханты, молча, настороженно слушавшие Фролова, зашевелились.
— Когда тороговать станешь? — спросил, выступив на шаг, кривоногий старик. — Начальник Лабутин шибко правильно тороговал. Хорошо будешь — хорошая власть. Плохо — плохая власть. Чего привез тороговать?
Соплеменники за его спиной одобрительно загудели.
Латышев, молодецки взметнув руку, выкрикнул митингово:
— Товарищи остяки! Вы что же, состояние дел на текущий момент не знаете?! — Сурово оглядел таежных жителей. Те опустили глаза, засопели огорченно и покорно. — Сейчас, на четвертом году торжества рабоче-крестьянской власти, когда героическая Красная Армия наголову разбила полчища врагов всех мастей, мировая контрреволюция в лице Антанты решила задушить Рэсэфэсээр костлявой рукой голода…
Фролов кашлянул, укоризненно посмотрел на него. Молодой представитель Советской власти в Сатарово смутился и слегка покраснел.
— Ладно, об этом в другой раз, — решил, рубанув ладонью воздух. — Привезли мы вам товар. Немного, конечно, но… Губернские власти выделили все, что могли: соль, чай, охотничий припас, мануфактуру. Сейчас выгружать будем. Не обессудьте, чем богаты…
Последние слова его никто не расслышал — они потерялись в гаме, радостных выкриках.
Латышев спрыгнул с крыльца, выхватил из кобуры маузер, выстрелил в воздух. И побежал к берегу под восторженные вопли Егорушки.
— И энто полномочный властей? — Дед Никифор сокрушенно крякнул. — Ему бы в бабки аль в рюхи с ребятней играть. Чистое дите, а туда же — «Рэсэфэсээр». Много для Рэсэфэсээр проку от такого стригунка, — и боком, подтягивая ногу к ноге, начал спускаться по ступеням.
— Много, — серьезно ответил Фролов за его спиной. — У этого, как вы говорите, стригунка три раны, полученные в боях за революцию.
— И полгода колчаковских застенков, — поддерживая старика под локоть, добавила Люся.
— Эвон как! — Никифор вскинул голову, изумленно помолчал. — Ах ты… Еруслан-богатырь! — Задумчиво поглядел в сторону берега, где, окруженный чоновцами и хантами, размахивал руками Латышев. И медленно побрел туда, к ним. Фролов двинулся было за Никифором, но его тронул за рукав старик в облезлом кумыше.
— Ты, кожаный начальник, сказал: плохих людей ловишь?.. Они вниз по Ас-реке плывут. Две большая лодка, три лошадь…
— Точно, арчевцы! — подтвердил Фролов. И поинтересовался на всякий случай: — А людей сколько?
Старый ханты подумал, растопырил пальцы, поднял их к лицу.
— Два раза десят. И пят.
— Двадцать пять? — удивился Фролов. — Должно быть тридцать. Уточни, Люся. Может, он напутал?
Девушка быстро переспросила по-хантыйски старика. Скуластое коричневое лицо того стало обиженным. Он смерил Люсю взглядом. Заговорил возмущенно.
— Двадцать пять, — перевела она. — Сам считал. Зачем, говорит, ему обманывать?.. Может, говорит, пять человек умерли? А может, отделились и ушли вверх по Оби. Но он сомневается. В устье Назыма Сардаковы живут. От них человека с новостями не было, значит — никто не проходил. Если бы прошли, знали бы. На реке все знают…
— Все знаем, — кивнул старик. — Закон такой.
— Придется, видимо, заглянуть к Сардаковым, — Фролов, прищурясь от солнца, поглядел на пароход. — Смущают меня эти пятеро… Ну, хорошо. Спасибо вам, — протянул ладонь, пожал руку старика. — Началась мирная жизнь, отец. Везите мясо, рыбу, дичь… — И собрав в складки лоб, повторил с усилием по-хантыйски: — Кул-воих-няви тухитых!
— Мал-мал понимаешь по-нашему? — Старик засмеялся, отчего глаза его утонули в глубоких морщинах. — Сделаем, как просишь, кожаный начальник. Больно ладно Никишка-ики тороговать стал…
— А у вас хорошее произношение, — удивленно сказала Люся, когда они шли к берегу. — Вы что, изучали остяцкий?
— Изучал, — Фролов усмехнулся, поглубже натянул фуражку на лоб. — В ссылке… — пояснил, поймав вопросительный взгляд Люси. — Правда, вместо пяти лет только год пришлось. Сбежал.
— «Веревочкой», по цепочке?
— Планировалось так, — Фролов поморщился, поежился. — Да не получилось… Хорошо, что остяк один меня подобрал, а то бы… — Помолчал, глядя мимо девушки остановившимися глазами. — Не знаю я остяцкого, милая Люся. И завидую тебе. Вот ты его здорово выучила.
— Ну уж, здорово, — она смутилась. — Просто сложилось так… Я же вам рассказывала про отца.
— Да, да, действительно, — ответил Фролов и рассеянно кивнул.
Он, конечно же, помнил, что Люся рассказывала об отце еще в девятнадцатом, когда ее, совсем девчонку, подобрали в освобожденном Тобольске бойцы четвертой роты и определили в лазарет сестрой милосердия. Фролов беседовал тогда с ней, окаменевшей в горе, и из того отрывочного рассказа у него
