В течение всей последней недели они вдвоем сбились с ног, ища, выклянчивая, собирая, пакуя и сдавая в багаж необходимое оборудование. Денег у канальчика — в обрез; каждый проводок приходилось выпрашивать. Самим тоже надо как-то экипироваться — говорят, холод там собачий, в Северном Ираке. А у Яника и нету ничего теплого, разве что дубон старый, армейский… но дубон не годится — именно потому что армейский; короче — проблема. Набрали там и сям свитеров; Мишаня шубу раздобыл на рыбьем меху… ничего, пробьемся. В общем, кое-как собрались, и слава Богу.
А Мишаня так вообще счастлив. Для него эта поездка, как он говорит, — последний шанс в люди выбиться, заветный билетик в светлое будущее. Нет, так-то он на судьбу не жалуется, Мишаня, не такой он человек, чтобы на судьбу жаловаться… но все же как ни посмотри, а не сложилась у него жизнь… или нет… сложиться-то сложилась, но не больно удачно. Да…
— А что это значит — «не больно удачно», а, Мишаня? Поясни непонятливым.
— Отчего ж не пояснить, — улыбается Мишаня. — Пожалуйста…
Улыбка у Мишани исключительная, доброты невероятной; стыдно делается рядом с такой улыбкой за собственные грехи, за несовершенство мира. Если бы он еще не потел так, бедняга… цены бы его улыбке не было. Мишане сорок шесть лет. Он, собственно, Янику в отцы годится. Только кто ж его, такого несуразного, в отцы возьмет?
— Да нет, — вздыхает Мишаня. — Есть у меня сынок, в этом году школу заканчивает. И семья была. Развелись.
Мишаня разводит руками для убедительности.
— Теперь они в Киеве, — говорит он, недоуменно глядя на отведенную в сторону левую руку. — А я — здесь.
Он переводит взгляд вправо. Не сложилась у Мишани семейная жизнь. Он пожимает плечами. Зачем он тогда своей бывшей жене понадобился? За границу выехать, что ли? Все равно ведь потом вернулась. Хотя тоже не одна — нашла себе тут другого мужа. Мишаня качает головой и вдруг снова улыбается. Ничего. Он ей все равно благодарен: хоть какая-то семья была в его жизни; честно говоря, и прожили-то вместе всего ничего — год с небольшим.
— Но и год с небольшим — тоже хлеб, правда, Яник?
— Конечно, Мишаня, конечно… А что же, сына ты теперь совсем не видишь?
— Да как сказать. — Мишаня смущенно отводит глаза.
Собственно, и сын-то — не совсем его.
— То есть усыновленный, ну, ты понимаешь. Но я к нему жутко привязался за тот год. И, по-моему, я тоже ему нравился; он меня даже не очень стеснялся… — Мишаня снова разводит руками. — Такие дела. Теперь она видеться не дает; хочет, чтобы мальчик привыкал к новому папе. Зачем тебе? — говорит. Был бы хоть родной, а то ведь — никто и звать никак.
А и в самом деле — кем он был, Мишаня, пока не подвернулась ему эта работенка, пока не вытащил он этот счастливый лотерейный билет? Никем и не был, бедолагой безработным… газеты разносил по ночам. Нет, в смысле денег ему хватало — много ли надо одному?.. но в профессиональном плане, конечно, обидно. Он ведь классный оператор, Мишаня, честное слово. Ты, Яник, даже не представляешь, какие он фильмы делал, с какими людьми работал… А тут — газеты разносить… жалко. Нет, не подумай только, что он нос задирает — мол, ниже его достоинства великого газеты разносить… нет, не в этом дело, Яник, не в этом… просто руки чешутся чего-нибудь снять, вот и все. Хочется — просто ужас.
Мишаня счастливо улыбается. Как им все-таки повезло, им с Яником!
— Вот увидишь, мы еще прославимся! Наши репортажи еще Си-Эн-Эн купит, вот увидишь! Оператор Чернов. Техник Каган. Эх…
— А почему именно тебе предложили, а, Мишаня? Как ты думаешь?
— Ну, как… — Мишаня радостно подмигивает. Хотел бы я тебе сказать, Яник, что выбрали оператора Чернова из-за высочайшей его квалификации… но ведь это — не так, ты и сам знаешь. Просто никого больше не нашли, вот и все. Эти не могут, те боятся… Да и деньги, право слово, — смешные… Разве это деньги? Мишаня в который уже раз разводит руками: деньги — вот они, а мы где? А мы — там. Развод у нас с деньгами, Яник. Несложившаяся семейная жизнь…
— Клевая артелка у нас подобралась, Мишаня! — смеется Яник. — А кто третий-то? Наверняка, такой же лузер, как и мы с тобой. А? Ты его знаешь?
— Что ты, Яник?! — ужасается Мишаня. — Господь с тобой!.. Андрей — лузер?! Сказать такое про самого Андрея Белика! Неужели ты никогда не сталкивался с этим именем?
Яник пожимает плечами.
— А я вообще мало с кем сталкивался. Телевизора у меня нету, с газет меня воротит, по радио предпочитаю музыку… так что уж извини за вопиющие пробелы в образовании. Андрей Белик, говоришь?.. Нет, не в курсе. Андрей Белый — это да, читал когда-то… а вот Белик — нет, не попадался.
— Ну как же… Белика не знать… — Мишаня искренне удивлен.
А впрочем, оно и понятно — ведь Яник в общей эмигрантской кастрюле не больно-то и варился; приехал по молодежной программе, катился куда запустят, лунка за лункой, как мячик на площадке для гольфа. Ульпан в кибуце… школа… армия… гуляй где скажут, валяй что покажут… есть вопросы? — нет вопросов. Да и откуда им взяться, вопросам? Все и так ясно.
Где ж ему в этой уютной ясности понять душу семейного бедолаги, заброшенного волею судеб в чужое, непонятное, опасное болото незнакомой страны. Запустили и бросили — сам справляйся. И вот стоит он, несчастный запущенный карась, выпучившись во враждебную мутную неизвестность, судорожно шевелит слабыми плавниками, пытаясь собрать, прикрыть, предостеречь глупых своих мальков, и страшные щучьи силуэты мерещатся ему повсюду. Куда податься? Вправо? Влево? В нору? Под камень? На отмель? А ну как сожрут? Ой-вэй… вот тут-то и дорог хороший совет, ох как дорог!
А где ж его взять, совет-то? Можно, конечно, других карасей поспрошать… но как-то боязно: какие-то они все перепуганные, не лучше его самого. Вот если бы какое-никакое руководство сыскать… Все-таки печатное слово — это тебе не пустые разговоры, не пересуды на завалинке; печатное слово наш карась уважает с младых чешуек. В это-то перепуганное безрыбье первых лет большой алии и вплыл молодой журналист Андрей Белик. Вплыл уверенно, стильно, роскошным пятикилограммовым лещом, элегантно посверкивая красивыми серебристыми боками и презрительно булькая на местных нахальных окуней. Ну как такому не поверишь?
Вообще-то Андрей журналистом не был, хотя и писал в газете. Он также не был историком, хотя и никогда не упускал случая привести эффектную историческую аналогию. Не был он и экономистом, хотя и давал непререкаемые рекомендации по поводу выгодного вложения капитала. Да мало ли кем он не был?.. Знаете, ладно уж, так и быть — только для того, чтобы разом с этим и покончить… — никем он не был, Андрей. Никем. Теперь довольны?
Только вот кому этот факт интересен? Разве обязательно надо закончить филологический, чтобы писать?.. экономический — чтобы по бабкам мараковать?.. Нет ведь, правда? Собственно говоря, Андрей и школы-то не закончил, ну так что? Неинтересно ему стало в школе, вырос он из нее, из школы. Он вообще очень быстро рос, Андрей, — как и все шустрые умом таланты. Быстро и уверенно. Так же — быстро и уверенно — писал он и свои статьи по всем коренным вопросам бытия, не гнушаясь, впрочем, и второстепенных.
Караси читали и радовались. Теперь они знали — как надо. Потом, конечно, случалось всякое. Иногда Андрей оказывался прав в своих оценках, иногда нет… — статистика. В общем-то, с таким же успехом можно было бы подбрасывать монетку… Многие задним числом обвиняли его в своих бедах: мол, вложили когда-то бабки — а теперь — оп! — все пропало. Ну да что уж тут поделаешь: лес рубят — щепки летят. Были ведь и такие, что выигрывали, не так ли? — Так. А значит — все путем.
И кроме того, глупости все это — правильный совет… неправильный… Какая, к черту, разница? Главное ведь тогда было — сдвинуть с места остолбеневшего карася, вывести его из гибельного ступора, заставить пошевелить хвостом. А уж куда он в результате поплывет — направо или налево — не так и важно, в конечном-то счете. Важно, чтоб поплыл. Потому что коли поплыл — считай уже не утонет.
Увы, простую эту логику не все понимали. Многие даже по прошествии нескольких лет на Андрея сердились, письма всякие возмущенные писали — мол, какого же ты хрена советы даешь, о чем понятия не имеешь? Ну и так далее… паршивый народ — люди. Некоторые даже совершенно неуместно поминали
