Свернув в переулок, Шайя делает глубокий вдох и останавливается. Узенький тротуар лежит перед ним, полный длинных отбликов уличных фонарей. Звонкие, отполированные подошвами каменные плиты в бархатной упаковке мха. Когда-то они звучали одинаково, ровно уложенные на хорошо утрамбованный песок. Но потом время, поиграв на них в классики, как беспечная девчонка с косичками, напрыгало каждой плите свою, отдельную судьбу. Под этой образовалась вымоина, под той устроили гнездо рыжие муравьи, а вот сюда еженедельно обрушивает тяжеленный баллон небритый газовщик в комбинезоне… Так что теперь у каждой плиты свой звук. Не тротуар, а настоящий ксилофон.
Неудивительно, что Ив издалека узнает о его приходе. Всего несколько раз, в самом начале, Шайе удавалось подобраться к ней неслышно, так, чтобы поймать редкое, а потому особенно ценное выражение отрешенной задумчивости, тонкий склоненный профиль, легкое шевеление губ, взгляд, устремленный в никуда, как длинный канат, тянущий вверх по течению реки баржу, полную неведомым прошлым. Но потом Ив уже не позволяла застигнуть себя врасплох. Отчасти, Шайя виноват в этом сам. Он терпеть не мог, когда заставал ее, слушающей его радиопередачу или смотрящей его телевизионные поделки.
— Не волнуйся, — смущенно оправдывалась Ив. — Я вовсе не вникаю в смысл. Просто слушаю звук голоса и думаю о чем-нибудь своем. Будто ты здесь в соседней комнате и говоришь с кем-то по телефону.
Но он продолжал сердиться, дурак, и она соответственно настроила свой слух так, чтобы успеть выключить радио или перескочить на другой канал еще до того, как Шайя откроет дверь парадного. Ну и ладно, ничего страшного: пусть выключает, пусть слушает, пусть делает все, что взбредет в ее рыжую голову… лишь бы только она оказалась сейчас дома, лишь бы оказалась…
Отсюда еще не видно окна. Шайя идет медленно, твердо ставя каблуки на музыкальные плиты тротуара, так, чтобы она с гарантией знала, что он здесь, что он приближается к дому, к их дому. Чтобы услышала, где бы она не находилась в эту минуту. Он даже ловит себя на наивной надежде, что этот звук сам по себе способен притянуть ее сюда, волшебным образом переместить прямо в квартиру, поставить перед входной дверью — так, чтобы, открыв замок своим ключом, он сразу увидел ее, стоящую с прижатой к горлу рукой, как диковинный инопланетный цветок на тонком стебле. Но зачем думать, что ее там нет? Вот сейчас он сделает еще несколько шагов, и в просвете между деревьями станет видно их освещенное окно. Освещенное окно. Шайя шепчет эти два слова, как заклинание.
Окно темно. Но это еще ничего не значит. Возможно, она просто что-то делает в кухне, а кухня выходит на другую сторону. Шайя ускоряет шаги. Парадное… лестница… дверь…
— Эй, Ив! Я дома!
Квартира пуста, так что ответить некому. Нужно поскорее зажечь свет, чтобы она, увидев освещенное окно, поторопилась домой. Шайя нашаривает выключатель. Стол в гостиной накрыт: белая скатерть, вино, хлеб, тарелки, вилка слева, нож справа… Ну конечно… он ведь, уходя утром, сказал ей, что с сегодняшнего вечера начинается новая жизнь, вот Ив и устроила праздник… Вкусные запахи… Он выходит на кухню, открывает холодильник… наготовила-то… им вдвоем нипочем не справиться. Вдвоем. Вдвоем.
— Уходи. Она сейчас придет. Нам здесь не нужно третьего. Мы начинаем новую жизнь. Третий лишний.
Он с утра почти ничего не ел, но голода отчего-то не чувствует. Вот сейчас она придет, тогда и поедим, вдвоем. Шайя возвращается в гостиную, включает телевизор. В телевизоре — круглая Ромкина физиономия. Она скорбно торчит над огромным букетом из микрофонов.
…и многочисленные жертвы… — произносит Ромка и горестно морщится. — По всей видимости, враги демократии решили на этот раз не останавливаться ни перед чем. Что ж, нам придется ответить ударом на удар. Как это сделали бы злодейски убитые премьер-министр Амнон Брук и его верный соратник Арик Бухштаб, пытавшийся собственным телом заслонить своего друга и учителя. В настоящий момент вся полнота исполнительной власти сосредоточена в руках Комитета национального спасения, возглавлять который имею честь я. Объявлен комендантский час. Мы не допустим…
Шайя выключает Ромку. Ему не до Ромки. Они с Ив начинают новую жизнь, где нет места типам вроде Кнабеля. Вот сейчас она придет… он садится за стол и кладет голову на руки. Скорее бы…
— Вон! — ревет он, оборачиваясь рывком. — Пошел вон! Вон!
— Слушай, — говорит он. — Я не знаю, как тебя называть… скажи, как надо, я не стану спорить. Только сделай для меня одну вещь, пожалуйста. Я тебя очень прошу. Очень.
Он обводит обеими руками вокруг себя, охватывая этим жестом все сразу: стол, гостиную, квартиру, улицу со звонким тротуаром, бульвар с лохматыми деревьями, город с блокированными перекрестками, весь свой кукольный мир, мир спецбригад, лакеев, охранников и убийц.
— Пожалуйста, сверни это. Ведь это невыносимо, как ты сам не видишь? Невыносимо. Я не виню тебя ни в чем, я просто прошу: сверни. Ты ведь можешь…
И тогда я берусь одной рукой за правый верхний край задника, а другой — за левую нижнюю кулису и коротким рывком сворачиваю весь этот балаган, весь, без остатка. Я слышу, как внутри кувыркаются куклы, как рвутся декорации, как рассыпается папье-маше. Я сжимаю все это в один не слишком большой комок и отправляю в мусорную корзину.
И только потом я сажусь и утыкаюсь лицом в собственные ладони. Мне холодно. Ужасно холодно.
