бумаги, газеты, афиши и прочие продукты политической жизнедеятельности, и молча уходит, слегка пошатываясь от непривычности вертикального состояния и на ходу выбрасывая из кармана некстати напомнивший о себе мобильник. В такие моменты ему лучше не попадаться на дороге, а не то зашибет. Ромке вот досталось, бедняге… рубашка хорошая порвана, от Кардена, и на морде царапина. Рубашка-то фиг с ней, с рубашкой — ее Ромка все равно за счет партийной кассы записал, в графу канцтоваров… а вот с царапиной хуже. С царапиной политическому человеку никак нельзя, даже шестерке. Ну не зверь ли этот Шайя?
Конечно, зверь! С дороги уходи! Вот все и уходят. А Шайя садится в свой казенный «опель» и едет через неврастенические городские пробки к автобусному вокзалу, музыку слушать. Машину он, понятное дело, бросает, где попало: штрафы-то один черт — из партийной казны, и идет походкой лунатика к зеву главного входа, туда, где светит на всю площадь рыжая шаманская голова.
— Здорово! — приветствует его пианист, пережевывая бублик. — Опять приперся? Что заказывать будем?
Ив улыбается и берется за бубен.
— Если можно, Вторую сонату Шопена… — смиренно отвечает Шайя, расцветая от этой улыбки, как пустыня после первого дождя. — Си бемоль минор, третью часть.
— Ну разве что третью… — ворчит Зубин Мета. — Таксу ты знаешь.
Шайя послушно кладет стольник. Зубин Мета кивает; бумажка исчезает, следуя неуловимому движению его музыкантской кисти.
— Давай, Ив, — говорит он. — Заказ оплочен.
— Ну зачем ты так, Зуб? — протестует рыжая, но над площадью уже плывут привычные звуки похоронного марша, и ей остается только присоединиться со своим бубном.
— Шайя, — с досадой шепчет Ив, закончив играть. — Что ты на меня уставился, как на икону? Неудобно…
Шайя слегка краснеет.
— Ничего страшного, — приходит к нему на помощь Зубин Мета. — Он на концерте. Имеет право.
— А мы тебя по радио слышали, — сообщает Ив.
— Ну и как?
— Редкостная хрень! — радостно констатирует Зубин Мета. Ив смеется, и Шайя — вслед за нею. Совместный смех похож на прикосновение. Нелепо упускать такую возможность, даже если смеются над тобой.
— Слушай, Шайя, — говорит Зубин Мета. — Ты бы, чем сюда на концерты таскаться, пригласил бы Ив куда-нибудь в театр… или хоть в кино. Я ей отпуск дам за ударную работу.
— Ага, — Шайя отводит глаза. — Обязательно. Вот только закончу с этой бодягой. Вы ведь никуда отсюда не уйдете, правда?
— Вот уж чего не знаю, того не знаю… — смеется Ив. — Смотри, Шайя, не упусти своего счастья. Я девушка импульсивная. Сегодня согласна, а завтра…
— Нет, — говорит Шайя, страдая. — Сегодня никак. Ладно, я пошел. Вы тут пока разучите что-нибудь новенькое. Траурный марш Шопена, например.
Зубин Мета смотрит ему вслед, качая головой.
— Давай-ка сыграем, Зуб… — Ив встряхивает бубном. Вид у нее растерянный.
— А пошел ты…
— А все же? Ну, во-первых, куда я сейчас гожусь? Я ведь теперь хуже зомби. Голова, как параша. Как я в таком виде к ней подойду, к Ив? Что скажу? А ну как из пасти предвыборная агитация полезет? Или речь великого вождя Амнона Брука? И полезет, еще как полезет, не удивляйся. Нет уж… Вот раскручусь с этим дерьмом, получу свои бабки и тогда уже…
— Нету никакого «во-вторых».
Звонит телефон. Это Арик Бухштаб, господин министр, битл навозный.
— Алло, Шайя? Ты сейчас свободен?
— Я всегда занят.
— Ну все равно. Надо срочно поговорить.
— Ну так говори.
— Нет, брат, это не по телефону. Я за тобой уже еду. Буду через десять минут.
И все, гудки. Одно слово — начальник, не поспоришь. Кто платит музыкантам, тот заказывает музыку.
Битл предпочитает разговаривать тет-а-тет и не в офисе. Боится жучков. То ли они к нему и в самом деле тянутся, своего чуют, то ли просто паранойя. Наголо бритый топтун в просторном профессиональном пиджаке ловко выпрыгивает наружу, оглядывается и только потом открывает дверцу министерского «вольво». Шайя с Бухштабом выходят на набережную. Там ветер и море. Трава на газоне мокрая от недавнего дождя; хорошо ступать по такой в крепких высоких ботинках. Вот Шайя и ступает, не торопится, ловит кайф, отпустив вперед своего параноидального заказчика. Топтун, согласно инструкции, с недовольным видом топчется сзади. Подобно любой служебной овчарке, он предпочитает, чтобы вверенное ему стадо не разбредалось. Увы, этих овец за ляжки не покусаешь; поэтому, нервно оглядываясь, он терпеливо ждет, пока Шайя присоединится к Битлу, и наконец занимает предписанную позицию, широко расставив ноги и скрестив руки в районе детородного органа. От органа веет уверенным оптимизмом, что успокаивает дополнительно.
— Волны… — доверительно сообщает Бухштаб подошедшему Шайе.
Шайя кивает, подтверждая это тонкое наблюдение. Волны лезут на берег, дыбятся трехметровыми зелеными стенами в коричневых родимых пятнах песка. Берег, со своей стороны, молчит и уважает. Мощные каменные глыбы сидят смирно, скорчившись, подставив увесистым шлепкам моря свои гладкие мокрые спины. Даже квадратная бухштабовская физиономия, похожая на канцелярскую тумбочку, приобретает несвойственное ей выражение задумчивости. Шайя поворачивается к морю спиной и закуривает.
— Как-то у нас не вытанцовывается, Шайя, — говорит Битл, стряхивая с себя неуместную лирику. — Ты опросы видел?
Шайя снова кивает, молча. А что тут говорить, дрянь опросы.
— Ну и?..
— Что ну и?.. — раздраженно отзывается Шайя и затягивается. На ветру сигарета горит быстро, как солома. — Я не волшебник. Думаешь, легко из вашего дерьма конфетки лепить?
— Раньше умел.
— Раньше и дерьмо было другое.
Бухштаб сует руки в карманы, упруго перекачивает с пятки на носок свою значительную фигуру. Что- то у него припасено, у жучилы, чего-то он хочет… Мог бы, конечно, сказать сразу. Но нет, так ведь нельзя, не положено по неписаным правилам бюрократической науки, именуемой «работа с людьми». Для «работы с людьми» требуются солидное рыло и солидные паузы. Вот и эта пауза такая. Предполагается, что под ее тяжестью Шайя должен прогнуться и затаить дыхание, с трепетом ожидая начальственного откровения.
Закончив качаться, Битл издает неопределенное мычание. На языке «работы с людьми» это
