Чистые простыни… Матерь Божья — сухая теплая кровать, и ночь за окном.
Он широко зевнул, так что затрещали кости лица. Этой охапки хвороста хватит часа на два. Котт потом наберет еще. Его тянуло к огню. И к ней. Несмотря на свинцовую усталость, мысль о ее коже под его ладонями звала и манила. Последний раз, когда они занимались любовью, оба уснули, не кончив, и утром проснулись все еще соединенные воедино, как сиамские близнецы.
Нет! Слишком опасно. Для любви нет времени, когда по твоему следу идут звери.
Она, как он и ждал, уже крепко спала, прижав кулак к горлу. Он сложил хворост и укрыл ее, а меч тыкался ему в ребра. Первая стража. И почти наверное, он будет нести и предрассветную, самую темную. Такая длинная ночь! Но, как сказала Котт, погоне сейчас приходится нелегко. Пожалуй, можно надеяться на несколько спокойных часов.
Проклятая рана опять ноет. Еще день, и он снова ее вскроет и очистит в несчетный раз. Глубокая, воспаленная, в большой мышце бедра. Остальные более мелкие проколы по сторонам уже зажили. Не остался ли в ней обломок звериного клыка? Даже мысль об этом была невыносима: Он сердито нажал на рану кулаком, мысленно прогоняя тупую боль и жжение. Дневная скачка тоже не пошла ей на пользу.
— А-а! — Он воткнул меч в костер и уставился на тусклое железо в обрамлении пламени. Лезвие надо бы накалить как следует в кузнице, а потом окунуть в мочу. Ну да, наверное, сойдет и глина. Узоры железа изгибались и шевелились, будто часть огня, и четко выступило имя оружейника. Ульфберт. Старинное оружие, работа искуснейшего мастера. Оно заслуживало лучшей судьбы. Другие, более достойные руки заставили пожелтеть кость рукоятки. Меч прошел долгий путь, прежде чем попал в лапу уроженца Ольстера.
Уроженец Ольстера тоже прошел долгий путь от долины Банна. А путь назад, кажется, будет еще более долгим. Если он есть — путь назад. Есть над чем поломать голову в долгие ночи, мысли, не дающие ему уснуть. И еще как!
Почему, почему он свалял такого дурака?!
Он повернулся и посмотрел на бледное лицо Котт, такое безмятежное во сне. А потому что он был мальчишкой и в первый раз за свою короткую жизнь влюбился. Влюбился в девочку, которую никто другой видеть не мог. И в волшебную сказку, которую она ему обещала.
Похоже, кончится волшебная сказка в этих лесах и уроженец Ольстера сложит здесь свои кости. Он потер лоб и увидел, что края меча стали вишнево- красными. Проклятая узорная ковка! Меч затупляется так быстро, и его надо постоянно закалять, чтобы углеродистое железо затвердело.
Ему вдруг вспомнился круглолицый священник, который однажды обновил меч в лесной кузнице. Он мотнул головой. Лучше забыть.
Давление в мочевом пузыре становилось невыносимым. Он весь день копил мочу для этого. Когда покраснело все лезвие, он выхватил его из огня, рассыпая искры, проклиная обжигающую рукоятку. Отбросил его и вскочил, охнув от боли в бедре. Повозился со штанами и секунду спустя пустил струю, постанывая от облегчения. Из него хлынул нескончаемый поток, ударяясь в раскаленный металл, поднимаясь облаками аммиачного пара. Он закашлялся. Потом сдержался — не самая легкая из задач, — ногой перевернул меч и вновь пустил струю.
В следующий раз надо будет попробовать глину, обещал он себе.
Майкл не спустился к воде. Еще не время, смутно подумал он, и было в этом что-то и жуткое и знакомое. Его собственная мысль, но из другого времени. Взрослая мысль, а значит, неопровержимая. Он принял ее без протеста и пошел куда глаза глядят.
Днем они с Розой отправились к мосту с бутербродами, сачками и банками из-под джема — их рыболовным снаряжением. Они сели возле того места, где старая арка упиралась в берег, а солнечные лучи отражались от воды язычками белого огня, и в них то и дело радужно вспыхивали крылья стрекоз. Река здесь была сонной, вода казалась коричневой от глубины и медлительной, как сироп. Она выглядела прохладной и спокойной. Майкл, вглядываясь сквозь незамутненное отражение собственной пухлой физиономии, видел водоросли, гнущиеся, точно в бурю лес, далеко-далеко внизу, и бокоплавов, которые проносились по донному илу, точно лошади, летящие галопом по пыльным проселкам. А может, там есть маленькие страны, где угри — драконы, а форели висят в вышине, будто огромные воздушные корабли? Он поднял голову и увидел прямо перед собой черную пасть моста. По краю свода змеился отраженный свет, но дальше была темнота. Широким мост не был, но в середине слегка просел, и потому просвет с другой стороны арки виден не был. Прежде к нему, рассказывал дедушка, от перекрестка ответвлялась дорога, но ее забросили, и теперь от нее остались только глубокие колеи на соседних лугах да этот мост, так странно построенный.
Возле него раздался всплеск — Роза опустила в воду сачок. Она стояла на коленях над водой, высоко вздернув юбку, свободной рукой засовывая волосы за ухо. Колени у нее были исцарапаны почти как у Майкла.
— Удрала, подлюга!
— Что? Где?
— Прямо у тебя под носом, мечтатель. Форель, длиной в половину твоей руки. Она ушла в глубину у моста. Да и к лучшему — в банке ей бы не поместиться… А ты сюда пришел рыбу ловить или собой любоваться?
Он торопливо опустил свой сачок в воду, водя бамбуковой ручкой. И поднял внизу ураган. Бокоплавов разметало во все стороны, а водоросли скрыло колышущееся облако ила.
— Поосторожнее! Ты всю воду замутил.
— Я нечаянно.
Некоторое время они водили сачками молча. Один раз Роза замерла и легонько толкнула Майкла локтем, указывая глазами на зимородка на ветке ольхи ниже по течению — он наклонял голову, разглядывая их, а потом унесся, точно сапфир на крыльях, в поисках более уединенного места. Роза и Майкл ухмыльнулись.
— Ага, подлюга, говнюшка, попался!
— Кто? — Майкл вытянул шею, чтобы разглядеть получше.
— Угорь! В полфута, не меньше. Смотри, как извивается! — Добыча Розы, серебристая змейка, свивалась кольцами в грязи и водорослях, зачерпнутых сачком. — Дай-ка мне банку… нет, сначала налей в нее воды, дурень! Подними повыше, а то он ее опрокинет. Вот так!
Банка была полна коричневой мути, а в ней они различали угря, когда он прижимался к стеклу, пытаясь выбраться наружу. Дракон, подумал Майкл. Мы поймали дракона и посадили его в волшебную клетку.
Несколько секунд они молча его рассматривали, потом Роза раздраженно вздохнула.
— Так нельзя. Он слишком велик для банки. Брось его назад, Майкл.
Майкл наклонил банку и опустил ее в реку. Угорь перелился через край. Извернулся и исчез под камнем на дне. Вернулся к себе в логово. Может, там лежит золото, и он свернулся на нем.
— Ну и жарища! — сказала Роза, откидываясь и опуская сачок в воду. Она смотрела на толкущихся над рекой поденок с прозрачными крылышками фей и вздрогнула, когда из воды выпрыгнула форель и проглотила одну. Над глубиной у моста. Как-то она рассказала Майклу, что там прячется щука, которую ее отец чуть было не поймал раз десять. Старая скалящая зубы убийца целых три фута длиной. Хитрющая. Может, она сейчас затаилась в иле на дне, выжидая.
— Майкл, тут вблизи кто-нибудь есть?
Он оторвался от бурой похлебки, которую взбалтывал его сачок.
— По-моему, нет. Они сегодня работают в другой стороне.
— Тогда я искупаюсь. А ты?
— Ладно.
Она взяла его за руку и повела под укромные ветви дуба у воды, и они, хихикая, разделись. Кожа у нее там, куда не проникало солнце, была очень белой, и на миг его взгляд остановился на черных кудряшках ниже ее пупка.
— Роза, а почему…
Но она дернула его за руку, потащила за собой и с веселым воплем бросилась в воду. Он испытал секунду паники, когда прохлада накрыла его с головой, и отчаянно замахал руками. Но тут его обхватили руки Розы, подняли над поверхностью воды. Река стекала с его лица в слепящем солнечном свете, в ушах звенело от смеха Розы. Паника исчезла, и он сам засмеялся, ощущая мягкость ее грудей у себя на груди, соски, жесткие от холодной воды. Она поцеловала его.
— Ну-ка, Майкл-малыш, можешь поплавать сам, или мне носить тебя?
Он понял, что она стоит ногами на илистом дне, а река плещется, омывая ее плечи.
— Не выпускай меня!
— Такой трусишка! Разве прошлым летом я не научила тебя плавать?
Но прошлое лето кончилось год назад — целая вечность для ребенка. Он помотал головой.
— Ну ладно. Хватайся! — она притянула вниз ветку дуба, чтобы он мог за нее держаться. — Крепко взял? Хорошо. Смотри, не выпусти ее, а я пока поплещусь.
Он висел на ветке, смигивая капли с глаз, чувствуя, как вода неторопливо обтекает его. Он заболтал ногами. Течение раздвинуло его пальцы. А что думают они, подводные рыцари и дамы? И драконы? Он поежился, представив себе, как угри, щуки и неизвестно еще кто, плывут под поверхностью, чтобы начать грызть его.
Роза взметывала фонтаны пронизанных солнцем брызг, барахтаясь посреди реки. Позади нее чернела арка моста, будто разинутый рот. Майкл увидел, как она нырнула: голова скрылась под водой, мелькнули ягодицы. И река успокоилась, только к берегу, расширяясь, побежали круги.
— Роза? — крикнул он в тревоге, но она тут же вынырнула. Черные волосы облепляли ей лицо.
— А я вижу, что там внизу! — сообщила она. — Я вижу под водой. Она там прозрачная, как стекло, Майкл. Ну просто другой мир! — И она опять нырнула, превратившись в смутное белесое пятно под поверхностью. Гибкая, точно выдра. Она бы могла быть феей, подумал Майкл. Ей только крылышек-не хватает. Водяная фея… А такие бывают?
Роза встала на отмели по пояс в воде. Струи скатывались с нее жидким пламенем. Она подняла руки, чтобы отбросить волосы с глаз, и на миг катившаяся с ее плеч вода напомнила два прозрачных крыла, и Майкл засмеялся от счастья.
Но что-то отвлекло его взгляд, притянуло туда, где деревья скрывали камни моста. Движение, белое пятно. Лицо мгновенно исчезнувшее среди теней. Кто-то подглядывает за ними.
— Роза! — завопил он и взмахнул пухлой ручонкой, указывая. Другая рука скользнула по ветке, обдирая листья, и он вдруг поплыл… нет, начал тонуть. Изумленные глаза наполнились водой, речная прохлада ласково сомкнулась на его лбу.
