дозированными вливаниями, и заимствования никогда не были достаточно объемными, чтобы оказать серьезное влияние культур этих далеких стран на Китай. Следствием этого стало осознание, что все могло бы китаизироваться. Это осознание породило чувство собственного превосходства, выраженного в концепции Срединной империи, к которому следует добавить и ощущение собственной необычности. Как часто одно расхождение с Западом разнообразит всю последовательность событий, которые в то же время сходны в универсальном развитии истории.
Как только общества проходят стадию примитивной экономики, как только начинается увеличение количества произведенных всем населением продуктов, правители ищут возможность присвоить результаты этого экономического роста, используя налоговую систему для реализации своих широкомасштабных замыслов. Производители же со своей стороны пытаются сохранить большую часть результатов своего труда для того, чтобы распространить свое собственное влияние. Сбор налогов и попытки отказаться от их уплаты — вот две стороны появления прибавочного продукта. Однако и в этом общем для всех процессе можно выделить особенность китайской цивилизации. Суть этого отличия в том, что подобный антагонизм очень быстро завязывался на одной категории населения — чиновничестве. Чиновники часто происходили из того же слоя крупных или мелких собственников, в результате чего они из-за уловок собственных семей всегда оказывались одновременно и судьями, и союзниками собственников. Чиновничество, которое благодаря своим связям объединяло в себе противоположные интересы, никогда не упускало возможности поживиться частью налоговых сборов или обложить дополнительным налогом податное и барщинное население, находившееся в их власти. Однако каждый раз, когда частные интересы слишком отягощали груз эксплуатации, экономическое положение начинало резко ухудшаться, население, задавленное повинностями, восставало, какой-нибудь честолюбивый человек захватывал власть, используя надежды толпы. И снова начинал царствовать порядок, иногда довольно долго. Положение бедноты смягчалось, мир восстанавливал как плохое, так и хорошее, и снова начинался период процветания. Потом старый механизм снова начинал работать: истощившая свои силы центральная власть снова противопоставляла себя собственникам, которые поднимали голову. Власть увеличивала давление на население и вновь влекла страну к разорению. Конечно, нельзя говорить, что этот цикл и его конкретные события раз за разом повторялись, так как он каждый раз был ускорен или замедлен конкретным правителем и представителями его окружения. Более того, иногда он подвергался и внешним влияниям, которыми могли быть нападения варваров на границы государства или природные бедствия.
Решение этих проблем связано с идеей, что актеры этих циклических драм играли роль человека во вселенной. Сознание того, что у каждого из нас есть своя роль в жизни, становится в Китае доминирующим, настолько сильным, что каждый индивид должен был следовать существующему порядку. Наиболее древние ритуалы, связанные с сельским хозяйством, подчеркивают чередование сезонов и те связи, которые существуют между человеком и природой. Но тогда как в некоторых религиях сельскохозяйственных обществ Древнего Востока человек следовал порядку смены сезонов, зависящему от космического миропорядка, в Китае очень рано именно Космос стал следовать ритму человеческой жизни. Человек своей работой и своими поступками способствовал пробуждению или усыплению природы. Природные явления и поведение человека объединялись в соответствии с общим резонансом и многочисленными их совпадениями.
Общая тенденция мировосприятия предоставляла человеку привилегированное положение, помещая его в центр мира: отсюда вытекает изначальный антропоцентризм, присущий и людям, и философским школам. Он повлек за собой и общее отсутствие интереса к службе обществу, и, что реже, бешеный эгоизм, который отвергал любое внешнее вмешательство. Таким образом, и элита и массы испытывали на себе все колебания философов и религий, которые, следуя за мистическими, рационалистическими или диалектическими подходами, объясняли им, что все есть в каждом, что следовать за своими склонностями — это естественный закон; или что общее и есть единое, что все в мире равнозначно; или даже, что единство всего мира требует участия каждого в движении Неба и Земли. Эта солидарность человека и природы передавалась через существование целого ряда космических соответствий, которые усиливали потребность общества в здоровом распределении обязанностей и необходимости иерархии. Организация пространства и времени выводила на первый план кадастр и календарь. Организация общества — исследование связей между членами общества, между моралью и управлением.
Принципы, которые объединяли эти действия, подчинялись также осознанию, что все способствует упрочнению движения Вселенной, что ничто не должно нарушить существующей гармонии. Такие понятия, как «относительность», «отрицание», получили преимущество перед понятиями «абсолют» и «антагонизм» и, безусловно, смягчали их смысл. На самом деле, такие понятия, как «абсолют», «бесконечность», никогда не существовали в наших абстрактных терминах, они всегда имели отношение к чему-то существующему. Тем не менее, кроме понятия «ничто», всегда существовали и другие понятия, которые относились к миру, расположенному вне человеческого восприятия. Касательно этого «ничто» мы можем сказать, что оно было ограничено тем, что это понятие непостижимо, а значит, не абсолютно. Если идти еще дальше, эта непостижимость, по определению, оправдывает то, что мы не можем размышлять о ней. Вот почему смерть человека минует наше воображение и делает напрасной заботу о конце света. То же решение проблемы «абсолюта» можно отметить в политических речах и назидательных текстах. Моделью в них становятся афоризмы или постулаты. Строгость аристотелевского силлогизма подменяет изменчивость сорита[1] — серии подобий, которые могут привести к единому целому любое из предшествующих понятий. Эта тяга к конкретным данным не тождественна страху перед совершенно абстрактными понятиями, и в менее отвлеченных ситуациях предпочтение будет отдано абстрактному решению. Существуют даже религиозные практики, которые вызовут у китайцев реакцию, очень похожую на ту, которую они вызвали бы у европейцев, если не сказать такую же. Любовь и одиночество, богатство и нищета, рождение и смерть вызывают одинаковые радости и горе. Одни и те же драмы человеческой жизни играются со сходными разочарованиями и надеждами, опасениями и молитвами. Суеверия или верования влекут за собой на протяжении веков создание множества священных пантеонов, местные или чужие божества которых являются в городах и деревнях.
В то же время интерпретация этого поведения осложняется коллективными процессами, связанными с рационализацией. Сельскохозяйственные обряды, например, являются не частью какой-то устоявшейся религии, а частью всей совокупности культов, в которых примитивные божества довольно долго не принимают обличил антропоморфных существ. Напротив, они очень быстро смешиваются с интеллектуальными понятиями, такими как Небо, Порядок или Путь. Если философские построения или религиозные верования объединяются антропоцентрической концепцией Вселенной, этот антропоцентризм имеет своей целью не развитие возможностей отдельной личности, а всего вида в целом. Прагматизм, который в этом проявляется, в свою очередь предназначен для такого же понятия личности.
Таким образом, мифологические сюжеты, обработанные очень поздно, почти не повествуют о сверхъестественных персонажах. Эти рассказы уделяют намного меньшее внимание первым героям, чем их деяниям. Они выводят на первый план достойных личностей, которые создали мир из хаоса, затем его упорядочили, сделали плодородным и пригодным для жизни: Юй — усмиритель вод, Яо и Шунь — изобретатели сельского хозяйства, скотоводства, ткачества, организаторы работ. Этот появившийся очень рано акцент на деяние, а не на человеке уже сообщает очень многое о характере личности в Китае. Ее трудно выделить из коллектива, так как именно принадлежностью к коллективу личность и характеризуется. Причем речь идет не только о самоидентификации в конкретной семье, которую личность ставит выше собственных интересов, но и об обществе в целом, в котором индивидуум занимает место согласно своим функциям, жертвуя уже собственными родственными связями. Тот же феномен характерен и для социальной иерархии. Она ставит на первое место отношения между правителем и подданным, потом между отцом и сыном, от старшего к младшему, и только потом отношения мужа и жены и отношения между друзьями. Семья первенствует над отношениями дружбы, но уступает Государству.
Примеры, которые мы выбрали, иллюстрируют некоторые особенности Древнего Китая, однако они препятствуют изучению развития китайской мысли. Поэтому мы часто будем возвращаться к этим понятиям космического и жизненного ритма, законов природы, соответствия, относительности и отрицания. Ведь и в религиозном и в идеологическом плане китайцы с древнейших времен и до наших дней никогда не
