Рассказывали, что в Политбюро существовало правило: если кто-то из членов не ставил визу на документе о назначении, папка 'переворачивалась', то есть возвращалась в общий отдел.
И вот Александр Николаевич, видимо, получив очередной 'переворот', решил идти ва-банк. Ему надо наконец громко на всю страну заявить о себе. И он пишет печально знаменитую статью в 'Литературке' о вредных тенденциях неорусофильства в советской печати, определив крамолу в заголовке как 'антиисторизм'. А факты для этой статьи ему поставляют его выдвиженцы.
Статья, действительно, наделала немало шума. Как же, бдящим идеологом страны открыта и разоблачена новая крамола!
Первую неделю чаша весов колебалась. Было такое ощущение, по крайней мере у работников отдела, что Яковлев попал в точку, и теперь его карьера рванёт вверх. Так думала и эстетствующая интеллигенция, голоса которой уже раздавались в поддержку этой статьи.
Но нашлись и такие, кто резко восстал. Это крыло русских патриотов во главе с ленинградским учёным-филологом Выходцевым. Они прислали в ЦК протестующее письмо. Однако мало ли какие письма пишутся в этот адрес! Яковлеву ничего не стоило организовать другие (а может, он уже и успел) через своих 'мальчиков', которые и камня на камне не оставили бы от протеста какого-то Выходцева.
Всё дело, какие письма будут востребованы там, на Верху? Востребовано было письмо Выходцева. И, думаю, как раз тем, кто переворачивал папку с личным делом Яковлева. Возможно, им был сам серый кардинал – Суслов. Могло случиться так, что его уже давно настораживала чрезмерная активность Яковлева. Маг закулисных дел не любил шума, и он сковырнул Яковлева, как засохший прыщ…
Но это всего лишь предположение. Таким человеком мог быть кто-то другой из партийных бонз – Громыко, Черненко… Однако уверен, что всё произошло без вмешательства Брежнева. Ему, конечно, доложили перед заседанием ПБ. Но в поле его зрения таких, как Яковлев, десятки, и он не стал ломать подготовленное этим кем-то решение…
Помню, часов в семь вечера спустился вниз, к вешалке и собирался домой. И в это время мимо офицеров охраны в нашем подъезде N 10 необычно резко прохромал Яковлев. Никого не замечая и ни с кем не здороваясь, он устремился к лифту. Бульдожье лицо закаменело, глаза невидящие…
Внизу нас было трое или четверо. Все одевались.
— Это чё с нашим начальством? — обратился я к Виктору Бакланову из сектора газет.
Сегодня был четверг, и мы знали, что Яковлев возвращается с заседания Политбюро.
— Получил очередное 'ЦУ-вливание'. И завтра будет раскрутка нам. Мы, конечно, и предположить не могли, что произошло на Политбюро.
А назавтра, придя на службу, узнали, что наше начальство снято с работы и уже находится в больнице… Отдел замер… Что последует дальше?
Все понимали, что болезнь 'дипломатическая': так поступают многие, но большинство залегают в 'Кремлевку' до катастрофы. А Яковлев не рассчитал. Видно, не думал, что так обернётся, хотя уж он-то, с его нюхом гончей и кошачьей изворотливостью, мог бы просчитать…
Однако, Александр Николаевич не был самим собой, если бы не выпутался и из этой передряги. Наблюдая его в течение нескольких лет с близкого расстояния, я был уверен в этом. Так оно и вышло. Он лежал в больнице ровно столько, пока не осуществился его новый и теперь уже безошибочный расчёт.
'Его судьбу может решитъ только сам Брежнев. Ему-то он и вручает её'. С этой мыслью кто-то из друзей Яковлева и пробился к сердобольному Генсеку.
За время 'болезни' они же, друзья, подготовили и достойное место в англоязычной стране, учитывая знание языка больным-страдальцем…
Брежнева так разжалобили, что он сам 'лично' позвонил Яковлеву в больницу, пожелал скорейшего выздоровления и сообщил, что его ждёт место посла в Канаде.
— А как же ныне работающий… — было заикнулся Яковлев.
— Пока ты будешь стажироваться в МИДе, место освободится, — успокоил Брежнев. — Главное поправляйся…
— Да я…
— Ну, вот. И выходи…
Приблизительно в таких красках доверительно рассказывали об этом разговоре наши всезнающие консультанты, якобы со слов самого Яковлева. Вполне допускаю, что так оно и было, потому что весть 'Звонил Брежнев в больницу Яковлеву' разнеслась по отделу мгновенно. В ней, конечно, был заинтересован воспрянувший из нетей хромой дьявол. 'Ещё бы! Сам Брежнев озабочен!'
Перед самым отъездом в Канаду Яковлев навестил отдел. Обязанности зава исполнял Георгий Лукич Смирнов. Все выдвиженцы Яковлева на своих местах, и он зашёл попрощаться. Гроза миновала. Все довольны. Правда, теперь им не до Яковлева. Он надолго выпадает из сферы их интересов. Нужно охаживать и ублажать новое начальство. Оно хоть и и.о., но вдруг?
А с Яковлевым что ж? Дружеские пожелания на стезе дипломатии…
Сам же Александр Николаевич доволен. Из прощальной беседы с друзьями-выдвиженцами: 'Страна хорошая, спокойная. Правда, не США, не бастион воинствующего империализма, разоблачению идеологии которого он посвятил все свои научные труды. Однако, рядом. И теперь можно подрывать стены бастиона зла… Очередная научная монография уже пишется…'
В коридоре, заметив нас, младших клерков, Александр Николаевич пожимает нам на прощание руки и говорит что-то насчёт 'идеологического пороха, который нужно держать сухим'.
Однако бывший наш начальник – отрезанный ломоть. У нас свои заботы. Кто придёт на его место? Умеющие держать нос по ветру его выдвиженцы Зубков, Оганов, Биккенин, Севрук зачастили к Смирнову. Правда, появился новый замзав, из Ленинграда, бывший секретарь горкома Вадим Медведев. Он, как и Смирнов, уже успел защитить докторскую, экономист. Однако Смирнов-философ вроде бы более подходит для отдела пропаганды. Вот и мечутся, вот и нервничают 'яковлевские мальчики', кому же отдать предпочтение? К кому приклониться… Тяжело беднягам…
Но просчитались все. Заведующим нашего отдела ПБ назначило Тяжельникова, бывшего первого секретаря ЦК ВЛКСМ. И сразу от Георгия Лукича Смирнова отхлынули не только ретивые выдвиженцы, но и другие заведующие секторами.
Не знаю, что произошло у Смирнова с Тяжельниковым, но резвый комсомольский вождь лишил своего первого зама всех дел в отделе. Все бумаги шли только к отраслевым замам, которых было четверо, а пятый, он же первый, был обойдён напрочь.
Жалко было смотреть на человека. День за днём, месяц за месяцем просиживает в пустом кабинете, при скучающей секретарше в предбаннике. Я и раньше не часто заглядывал в этот кабинет своего земляка. Было как-то неудобно, начальство! Когда же Смирнов стал возглавлять отдел, хотя и как и.о., то и совсем прекратил свои визиты. Теперь же, когда Георгий Лукич был абсолютно забыт всеми, меня потрясло бездушие коллег. Я стал заходить к Смирнову и подбивать к этому сотрудников, которых считал своими друзьями.
— Неудобно как-то, — отбивались они. — Ну, ты, понятно, земляк. У вас могут быть общие разговоры… А нам зачем? На виду у всех…
Пробыв в этой дикой и не понятной мне и до сих пор изоляции, Смирнов через полгода сильно заболел и угодил надолго в больницу. Месяца три, а то и больше его не было на службе. Вошёл – кожа да кости. Краше в гроб кладут. Расспрашивать боязно, но всё же узнаю.
— Операция на поджелудочной и другие болячки.
— Что же теперь?
— Пусть решают. С этим, — кивает в потолок, там через три этажа кабинет Тяжельникова, — работать не буду!
О, накатанный Яковлевым путь: вручить свою судьбу не апостолам, а Богу…
Уже, кажется, при Андропове Лукич (так мы называли Смирнова) уходит из отдела. Сначала возглавляет группу по написанию докладов. А с приходом Горбачёва и вовсе взмыл.
Взмыл вместе с Яковлевым. Чуть ли не в один год они оба из членкоров прыгнули в академики, оба возглавили институты и оба стали правой и левой руками Горбачёва…
На XXVII съезде я встретил с озабоченным госдумами челом Лукича. Он остановился всего на полминуты, чтобы сказать пустые слова:
