Тёртый калач Севрук слинял так быстро потому, что не хотел сталкиваться с ними здесь. Усаживаю 'помощников Эдуарда Амвросиевича' – они так и представились – рядом, за стол. Пододвигаю 'Боржоми'. Не пьют. Раскрывают папки с речью своего хозяина и ждут.
В голове танцуют фразы: 'Ах, какой молодец А.Н! Ах, какой хромой дьявол, молодец! Это он удержал Горбача… Но с этими надо держать ухо востро'.
Как можно мягче говорю помощникам:
— Видимо, придётся начало речи внимательно просмотреть. Внимательно… И опустить кое-что… — Беру карандаш и отчёркиваю первые два абзаца. — Вот это давайте опустим.
У старшего помощника, он, видно, по ПБ, топорщатся усы и округляются глаза.
— Это почему? Как опустить?
— Да, видите, диссонирует со всей речью.
— А что? — робко замечает молодой. — Есть указание?
— Да нет. Вы же слышали, Михаил Сергеевич поправлял Кулиджанова?
— Ну, это кино… — пытается перевести разговор в шутку старший.
— Да нет. — уже настойчивее повторяю я. — Вот эти абзацы я бы тоже убрал. И прямо начал со второй страницы… Вот отсюда…
Лицо тучного грузина гневно вспыхивает, будто ему влепили пощечину. Сердитым, взвешивающим взглядом осматривает меня и цедит:
— А вы кто?
— Я редактор, — стараюсь не реагировать на оскорбление.
— Это нам ясно. Вы – редактор, — вкрадчиво спрашивает молодой. — А где работаете?
'Ого, они всё знают. Здесь нет вольных художников. Надо держаться…'
— Я – директор издательства, — как можно спокойнее отвечаю.
— А какого, если не секрет? — старается повернуть разговор в мирное русло молодой.
— Почему же секрет? 'Советского писателя'. А в прошлом работник отдела пропаганды ЦК…
Последняя фраза сбивает гонор старшего.
Я тут же, перевернув вторую страницу, скольжу карандашом по третьей.
— Э-э-э, дарагой, — останавливет меня старший, — так нэлзя, нэлзя! Мы далжны сагласавать с Эдуардом Амвросимовичем.
— Думаю, что с ним уже согласовали… — И отмечаю карандашом абзацы, откуда можно начать. Видя растерянность обоих помощников, примирительно добавляю: – Впрочем, кто-то из вас может связаться с Эдуардом Амвросиевичем, а мы пойдём по тексту. Дальше всё гладко, кажется. Я слушал внимательно…
Старший что-то говорит по-грузински младшему, и тот исчезает. Мы с оставшимся легко скользим по тексту. Здесь действительно всё гладко…
Перед самым концом речи натыкаюсь на осанну в честь партии, Центрального Комитета и его мудрого и испытанного руководителя. Можно было бы сократить превосходные степени, они выпирают… Но ладно, отнесем их на счёт восточного колорита…
Вижу, как мой дрогнувший карандаш настораживает кацо, с которым я почти сдружился. Карандаш бежит дальше, оставляя текст в неприкосновенности, и лицо друга-грузина расплывается в улыбке. Эх, все люди, все человеки…
Поставив свою подпись под речью, Ашот (я уже знаю его имя!) приглашает меня в Грузию. Появляется молодой помощник. Он докладывает по-грузински старшему, а тот благодушно переводит мне:
— Эдуард Амвросимович говорит: 'На наше с вами усмотрение…'
— Ну, вот и чудненько…
А в Грузии я оказался меньше чем через год, на съезде писателей. Гостям из Москвы устроили однодневную поездку по республике, в которой участвовал Сам Шеварднадзе. И в ней я совсем подружился с его милым гостеприимным помощником (молодого уже не было), а Ашот оказался прекрасным и на редкость добрым человеком, с истинно грузинским размахом в общении.
Он даже не обиделся, а хохотал, когда я ему напомнил о нашей встрече в Кремле.
— Как же хорошо мы с вами сделали, что оставили эти слова для ваших прекрасных тостов!
В конце поездки Шеварднадзе увёз на госдачу писательское начальство: Маркова, Верченко и других избранных гостей из республик. А мы сидели километрах в пятидесяти от Тбилиси, в большом доме местного чиновного князька и пили прекрасное вино из его подвалов.
Отхохотав, Ашот вскочил и стал провозглашать другой тост за его лучшего друга, русского писателя, книги которого он читает давно на грузинском и на русском языке, которого знают и любят во всей нашей необъятной стране, прекрасной души человека и прочее, прочее…
Я осмотрел нашу компанию известных писателей из России и других республик и никак не мог понять, в честь кого же этот тост. А Ашот всё нагнетал и нагнетал превосходные степени и высокие слова. И я выкрикнул:
— Да что он, умер?
— Зачем умер? Он живой, кацо. Я предлагаю, дарагой, выпить за тебя, моего давнего друга. Мы, грузинские писатели, за тебя пьём стоя!
Я не знал, как себя вести, и со всеми встал и дурашливо закричал: 'Ура!'
Ну, а потом пили за каждого и тоже стоя. А по дороге в гостиницу все повально лежали в машинах…
Кажется, в этом же году была у меня встреча ещё и в Москве, на сесии Верховного Совета СССР, со всем руководством Грузии.
Демократ Шеварднадзе, хоть и был уже членом Политбюро, а в перерывах между заседаниями сессии спускался из президиума и прогуливался вместе с депутатами своей республики по залам БКД.
Здесь мы и столкнулись. Рядом с Шеварднадзе – Предсовмина Грузии, Председатель Президиума Верховного Совета республики (этих я помнил по встрече в республике) и другие.
Встретились, как добрые знакомые. Разговор зашёл о начинавшем шуметь грузинском фильме Абдуладзе 'Дорога к храму'. Я уже видел его, но широкого проката ещё не было. Побаивались: а не чересчур ли смело?
— Как ваше мнение? Что говорят московские писатели? — спрашивает Шеварднадзе.
— Хороший фильм. Надо шире показывать. Вы его привезли?
Хитрый лис вопрошающе смотрит на своих.
— Да, — робко отвечает один из них. — В постпредстве копию можно найти.
— Ну, вот и крутите её в Москве. А то только киношники и видели. Они хвалят. А писатели, учёные, деятели театра? В их Домах творчества пусть ваши показывают…
Шеварнднадзе и сам об этом знает, но спрашивает:
— Вы так считаете? — И переводит взгляд на своих коллег.
Хитрый лис сам завёл разговор о фильме. Видно, он для него – чрезвычайно важная акция. От грузин я слышал, что Шеварднадзе 'принимал личное участие в судьбе фильма, начиная от сценария и кончая съёмками'. Возможно, это тот самый белый конь, на котором он въедет в Москву.
8. Легенды и действительность
Объявленная весной 1985 года Горбачёвым перестройка набирает словесную силу. Шумит печать, ТВ, радио, льются потоки речей на собраниях, съездах, активах, а дела не двигаются, и уже главный прораб перестройки А.Н. Яковлев злобно кликушествует: 'Перестройка пробуксовывает!' и подталкивает самого Горбачёва к 'решительным действиям'.
По его инициативе то в Кремле, то в здании ЦК собирают 'узкие' и 'широкие' совещания руководителей средств массовой информации.
Теперь они проводятся по другому сценарию. Их ведёт генсек! Выступают сами участники. Правда,
