В предыдущую ночь прибыли еще несколько «гостей» и были временно размещены; 7 февраля их должны были также вывезти из Берлина. Среди них были доктор Яльмар Шахт, граф Готфрид фон Бисмарк, бывший прежде главой земельного правительства в Потсдаме, и бывший военный губернатор в Бельгии фон Фалькенхаузен. Так как водопровод и туалет были разрушены в результате воздушного налета, во дворе вырыли ямы. Это обстоятельство облегчило взаимопонимание между узниками «со стажем» и вновь прибывшими.
Отправка проходила 7 февраля. По неизвестным причинам заключенные были разделены на две группы. Первая, к которой принадлежали Канарис, Остер и Штрюнк, была отправлена во Флоссенбюрг, вторая, в которой были доктор Йозеф Мюллер, Лидиг и множество других, уже упоминавшихся заключенных, в Бухенвальд. Одна часть второй партии узников прибыла в начале апреля также во Флоссенбюрг.
Однако прежде, чем отправиться во Флоссенбюрг, нужно сначала коротко рассказать о методе допросов, проводимых в гестапо на Принц-Альбрехтштрассе. Гуппенкотен, о котором уже много раз говорилось, особенно активно участвовал на допросах самых важных заключенных, среди них, конечно, был и Канарис. Он не принадлежал к типу «людей с квадратным подбородком», которых можно было часто встретить среди эсэсовцев, а скорее производил впечатление образованного чиновника из аппарата управления или полиции. Он старался, по крайней мере в начале допроса, показать себя джентльменом; однако если это не приносило успеха, то он быстро менялся. Его внешний облик не мог надолго никого обмануть: в своем желании «разделаться» с узниками он не знал никаких моральных преград. Более человечным со многими заключенными был штандартенфюрер Панцингер, заместитель группенфюрера Мюллера, который время от времени подключался к допросам. Кроме того, в допросах на Принц- Альбрехштрасе принимали участие комиссары уголовной полиции Зондереггер, который еще в прошлом году был помощником Рёдера, Ланге, Шрей и Старвицкий; последний был особенно груб и любил переходить к рукоприкладству, бил заключенных, если они ему не покорялись.
Пытки, которым подвергали заключенных, были не только физического характера. Тот, кто знал чувствительного, впечатлительного Канариса, может себе представить, что он испытывал, если даже ночью, когда он на жестких нарах, несмотря на наручники с короткой цепью, пытался заснуть, ослепительно яркая лампа, висящая над ногами, светила ему прямо в лицо. Поворачивать тело, даже отворачивать голову было строго запрещено. Таким образом, сон, если наконец он приходил из-за полного переутомления, оставался беспокойным и не приносил никакого освежения. Другое мучение: сознательно и с прямым намерением перегретые камеры! Туалетов в камерах не было. С одной стороны, это было хорошо, но с другой — это ставило заключенных в полную зависимость от милости их охранников, которые по собственному желанию либо водили заключенных в уборную, либо могли заставить их ждать, иногда часами.
Но самые ужасные мучения были психического характера. На каждом допросе предпринимались попытки разобщить арестованных. В гестапо прибегали часто к старым трюкам и утверждали, что другие, мол, уже во всем сознались и свалили главную вину на допрашиваемого. Тем, кто был рангом ниже, говорили, что начальники их предали, почему же они еще прикрывают их и скрывают все, что о них знают. Бывшим руководителям говорили, что их подчиненные уже обо всем рассказали. Однако и такими методами гестапо все же мало чего добивалось от заключенных: так легко на это никто не попадался. Тем более Канарис. И когда сотрудники гестапо осмеливались взывать к совести заключенных, говоря, что, мол, те, как истинные христиане, должны были сознаться во всем, что совершили, — над этим можно было только смеяться. Хуже становилось, когда вдруг между вопросами по делу проскакивали замечания типа: «А где, собственно, сейчас живет ваша жена?» Время от времени заключенным перед допросом делали также инъекции. В целом в ходе допросов можно было наблюдать много нюансов. Так, Гуппенкотен, по всей видимости, стремился доказать, что война проиграна не из-за ошибок Гитлера, а из-за саботажа внутри вермахта, и тем самым подготовить соответствующую легенду об ударе кинжалом в спину.
Надежда, что можно будет растянуть процесс до окончания войны, нашла свое подкрепление в том, что их вывозили из Берлина, которому грозило наступление русских. В любом случае то, что их перевозили на юго-запад, подальше от неприятной близости Красной Армии, казалось Канарису хорошим признаком.
Эти надежды и предзнаменования его обманули. Начинается последнее действие. Сцена разыгрывается в концентрационном лагере Флоссенбюрг, над воротами которого невидимыми буквами написано: «Оставь надежду…»
Прежде чем здесь был построен концентрационный лагерь, Флоссенбюрг был маленьким, удаленным от всего мира местечком в долине, окруженной лесом, недалеко от городка Вейдена и вблизи старой границы, разделяющей Баварию и Чехию. По Мюнхенскому соглашению осенью 1938 г. граница была значительно передвинута на восток, потому что Флоссенбюрг находится довольно точно на широте Пльзеня, до окрестностей которого расширился Третий рейх благодаря насильственному присоединению Судет. Местность вокруг Флоссенбюрга не лишена очарования. Это ландшафт средних гор, который проступает во многих местах на юге и в центральной части Германии.
Гиммлеровские палачи выгоняли здесь ежедневно десятки тысяч рабочих-рабов из разных стран в лес и на каменоломню, и зимний лес отзывался эхом от брани охранников и стонов заключенных. В бараках Флоссенбюрга, построенных на 1600 узников, за последние военные годы было поселено около 6000. Здесь были такие же условия, как и в других лагерях, получивших во всем мире дурную славу — в Бухенвальде, Заксенхаузене, Дахау. Как и в других концентрационных лагерях, во Флоссенбюрге имелось одно массивное строение из кирпича, с массивным фундаментом, состоящее из камер для одиночного заключения — в противоположность деревянным баракам. Это строение на языке лагеря называлось «бункер». В «нормальные» времена, если вообще слово «нормальный» можно применить к заведению такого типа, примерно сорок одиночных камер бункера были предназначены для того, чтобы помещать туда заключенных, на которых были наложены дисциплинарные наказания, такие как одиночное заключение или наказание голодом. Теперь они предназначались для особых узников, так называемых «выдающихся деятелей», «знаменитостей». Около ста человек, наиболее опасных с точки зрения национал- социалистического режима, были временно помещены в сорока камерах. Среди известных нам людей следует упомянуть в этой связи бывшего федерального канцлера Австрии Курта фон Шушнига, который временно находился во Флоссенбюрге со своей женой и маленькой дочкой; с ним обходились лучше, чем с другими: это выражалось в том, что его семья могла жить в более просторном и лучше оборудованном помещении. Также доктор Яльмар Шахт одно время был обитателем бункера, баварский политик, бывший впоследствии министром, доктор Йозеф Мюллер и другие. Среди заключенных бункера было немало иностранцев; в том числе — четырнадцать британских офицеров военно-воздушных сил, последний министр сельского хозяйства Чехословакии, а позднее — несколько греческих генералов.
В номере 21 бункера сидел в начале февраля подполковник генерального штаба королевства Дания Лундинг. Он служил начальником военной разведки Дании до тех пор, пока в 1942 г. генеральный штаб его родины не был распущен по приказу Гитлера. Очевидно, для нацистов это обстоятельство давало достаточный повод, чтобы засадить его за решетку. После целого ряда других застенков он примерно на восемь месяцев раньше попал во Флоссенбюрг, где время от времени занимался тем, что штопал пуловеры. Одиночное заключение для человека с живым умом и привыкшего к интенсивной деятельности — это пытка, и в такой ситуации человек старается всеми возможными средствами внести какую-то перемену в монотонность однообразных дней.
Уже вскоре после того, как Лундинг попал в камеру 21, он обнаружил, что она имеет большие преимущества. По-видимому, древесина, из которой была сделана дверь в коридор, в момент постройки дома была еще слишком свежей. Она высохла, так что в ней появилась щель. Через эту щель можно было, приложив лицо вплотную к двери, смотреть в коридор и дальше: через окно на другой стороне коридора во двор лагеря и наблюдать за всем, что там происходило. С того момента, как Лундинг открыл эту возможность вести наблюдение, ему больше не нужно было жаловаться на скуку. Тем более, что дверь в комнату, где размещалась канцелярия лагеря, находилась всего в семи или восьми метрах от двери камеры и поэтому коридор в этой части бункера большую часть дня был довольно оживленным. А так как почти все здание было звукопроницаемым, его слух со временем обострился, и заключенный под номером 21 слышал часто такое, что не было для него предназначено.
