кулака. Помню его голос, вопящий, что я шлюха, тупица и гроша ломаного не стою. Впрочем, в последнем он ошибся: я самая ценная в мире особа на данный момент.
Поскольку никого, кроме меня, не осталось.
Маму я не помню. Я забыла лица и голоса всех, кого когда-то любила. Единственные, кого я помню, — это ублюдки, которых я буду ненавидеть до последнего мгновения моей жизни. Что, весьма вероятно, означает, что я буду ненавидеть их вечно. Больше всего я ненавижу своего папашу и грязного извращенца, укравшего мою смерть.
На улице я оказалась, когда мне стукнуло пятнадцать, а его я встретила уже проституткой, в шестнадцать. Он был одним из этих университетских умников, что читают лекции по естественным наукам. Пока я тянула его в проулок, он занудно болтал о чем-то, над чем работает. Нанотех — вот какое слово он употребил. И еще трепался о чем-то вроде предела Хейфлика[113], но тогда это ничегошеньки для меня не значило, только позже я разузнала, что это за хрень. Сказал, что не вел записей собственных экспериментов и не уверен, что сумеет когда-нибудь повторить результаты. А мне хотелось, чтобы он перестал болтать и я могла бы наконец заняться его членом, после чего подыскать себе следующего клиента, но он продолжал блеять о каких-то крошечных роботах и прочей фигне. На мне тогда были суперкоротенькая мини-юбчонка и майка на бретельках. Он заметил «дорожки» на моих венах на руках и ногах и понял, что я на игле. И тут он воткнул в меня шприц, ввел что-то. В крови моей будто вспыхнул пожар, о-о-о, и я хотела еще, хотела еще!
Деньги я с него уже получила, так что он просто сделал свое дело и ушел. Я обработала еще пару клиентов, а потом вернулась в дыру, которую снимала на паях с двумя другими шлюшками. Той ночью у меня были месячные, но когда я вытащила и выбросила пропитавшийся насквозь тампон, то не смогла найти новый. Тогда я натянула свои последние чистые трусы, чувствуя, как горит во мне кровь, и долго не могла уснуть. Но потом все-таки отключилась.
Проснувшись, я обнаружила в своих новых трусиках дыру… как раз там, напротив моей собственной дырки. И в матрасе подо мной тоже было отверстие.
Есть не хотелось, но это нормально, когда ты под кайфом. Странно то, что и ширнуться меня не тянуло, ну совершенно. Впервые на моей памяти я не испытывала голода или жажды к чему бы то ни было. Надев юбку, я потянулась за косметичкой. Проститутки стареют быстро, так что приходится основательно повозиться, чтобы замазать морщины и все такое.
И тут я заметила, что следы уколов на моих руках исчезли. И «дорожки» на ногах тоже тускнеют.
Прихватив косметику, я направилась к зеркалу. Нанося тональный крем и губную помаду, я увидела, что борозд на моем лице больше нет. В свои шестнадцать я еще вчера выглядела на все сорок. А теперь мне снова дали бы не больше шестнадцати.
И тогда я вспомнила того парня из универа и решила: что бы он ни впрыснул в меня, я хочу еще. Но я не имела ни малейшего представления, где искать этого типа.
До той поры я, бывало, много дней подряд жила впроголодь, тратя весь заработок на экстези и другие наркотики. После встречи с преподом-извращенцем мне понадобилось двое суток, чтобы понять, что мне больше не хочется ни есть, ни колоться. Но каждое утро я обнаруживала дыру в своих трусах, так что мою задницу и прочее всегда овевал ветерок. После недели без пищи — и без желания поесть — я начала думать, что я, может быть…
[пробел]
…и размышляла, не суждено ли мне навеки остаться шестнадцатилетней. Резала ли я себя или получала взбучку от клиента, раны тут же затягивались. Кроме зубов. До встречи с тем извращенцем у меня было выбито несколько зубов, и они так и не выросли, и от кариеса я тоже не избавилась. Странно, теперь вылечилось все, а зубы — ни в какую.
Прокладками и трусами я пользоваться перестала, выяснив, что, когда я сажусь или вообще когда моя задница касается чего-либо, эти крохотные нанороботы во мне набирают энергию для своей работы, а когда встаю, маленькие кусочки того, с чем контачило мое влагалище, исчезают, будто бы тают. Не важно что: ткань, дерево, металл, пластик. Эти букашки во мне вроде как всеядные. Стекло им тоже годится. Так что я теперь человек-бутылка.
Так продолжалось, пока я могла жить в одном месте, не рискуя быть уличенной в том, что я не старею. Я старалась избегать благотворительных обществ, бирж труда, государственной службы здравоохранения — любых мест, где правительство может обратить на меня внимание. Но когда всем поголовно стали вживлять под кожу идентификационные микрочипы, я поняла, что игра окончена. Через несколько недель после подсадки мой организм отторг микрочип — просто вытолкнул наружу. И в Центре мгновенно об этом узнали.
Служба безопасности Центра Ввода явилась за мной. Меня доставили в государственную лабораторию при Центре и тестировали, тестировали, тестировали без конца, пока кто-то не просек, что эти микроботы в моей крови регенерируют мое тело — кроме зубов, — так что все излечивается и я не старюсь. Один правительственный зануда из тех, что не умеют говорить по-простому, объяснил, отчего не меняются мои теломеры[114], и про предел Хейфлика тоже. Другой типчик сказал, что наноботы в моей крови (я слышала это слово так часто, что даже запомнила его) саморепродуцирующиеся.
А потом они упрятали меня за решетку, чтобы изучать. Издали особый акт парламента или что-то вроде того, только бы держать меня в лаборатории.
Врачей особенно интересовало, как это мне не нужно ни есть, ни пить, если мои наноботы получают энергию и материалы из того, чего касается моя промежность. Впрочем, спать мне все-таки требуется.
Мне выделили личную комнату, но это все равно клетка, поскольку мне не позволяли покидать ее, кроме как ради их экспериментов. Меня кололи иголками, дважды выкачивали всю кровь, пытаясь извлечь крошек-роботов. Досконально исследовали мою вагину, и мои букашки прилежно плавили концы их научных штуковин. Потом меня провожали обратно в комнату. И запирали дверь.
Однажды в моей камере перекрыли вентиляционное отверстие, и я услышала, как из помещения откачивают воздух. Без воздуха я не могла говорить. И дышать тоже. Часа через три воздух вернули, я снова начала дышать, а потом полюбоваться на меня явились доктора. Сказали, что это была случайность. Лжецы!
Имелась там раковина, но воду я пила очень редко, только когда помирала со скуки. Ну, вы, конечно, поняли — жутко скучала, а не помирала. Я обходилась без воды месяца по два, и никаких проблем. Кто-то из врачей болтал о том, что наноботы заботятся о регидрации моих клеток. Еще он сказал, что крошки приспособились к моей персональной ДНК и, если перелить мою кровь кому-то другому, фокус не пройдет.
Я не голодаю и не испытываю жажды. Но по крайней мере, мне все еще нужно спать.
После семи-восьми лет ощупываний и уколов я попыталась…
[пробел]
…и они старались, сколько могли, уберечь лабораторию от соплегноя (как выражалась медсестра), или от глобальной пандемии (как называли это доктора), но в конце концов зараза проникла сюда, и все они начали умирать. Эта дрянь разъедала плоть, кости и все такое. Персонал судачил о людях, просто расплывающихся огромными лужами соплей, или, по крайней мере, это выглядело как сопли, так что не оставалось ничего, кроме одежды, ботинок да, может быть, кое-каких зубов.
Однажды утром я проснулась, но на мой звонок никто не явился, сколько я ни нажимала на кнопку. Я попробовала силой открыть дверь или окно, но система безопасности, как всегда, остановила меня. И механический голос настоятельно рекомендовал не пытаться снова.
Прошло немало времени, прежде чем погас свет и остановились вентиляторы. Я дергала дверь и снова получала предупреждения. Я кричала, звала кого-нибудь — все равно кого. Наконец и механический голос заткнулся. Подождав еще довольно долго, я рванула ручку, и дверь открылась.
Чтобы выбраться из лаборатории, я потратила еще много времени и сил, но мне это удалось.
Все были мертвы. Я видела большие кучи соплей и одежды там, где еще недавно лежали люди, а внутри зданий — маленькие горстки пыли там, где сопли уже высохли.
Большинство животных тоже погибло. Однако деревья и трава остались. И насекомые. Несколько недель еще летали птицы, но потом пандемия настигла и их.
