им тут нравилось, потому что тепло. Правда, они сказали, что еды у них мало и делиться нечем. Дядя Бак объяснил им, что мы просим только разрешения войти в какую-нибудь пустую башню и отодрать там сколько получится медных труб, проводов и прочего, что можно увезти с собой. Старики подумали, что это не страшно, они опустили ружья и позволили нам разбить лагерь.
Тут выяснилось, что Труппе придется давать дневное Представление, потому что все старики рано ложились спать. Глотатель огня закатил жуткий скандал, потому что никто же не разглядит его номер при ярком свете. В конце концов все получилось нормально, потому что следующий день выдался темным и пасмурным. Вершин башен было совсем не видно. Нам вообще пришлось зажечь факелы по краям большой площадки, где мы установили сцену. Старики потянулись вереницей из своего многоквартирного дома и расположились на сиденьях, которые мы им поставили, но потом вдруг решили, что сегодня свежо, и зашаркали обратно в дом за кофтами. Наконец Представление началось и шло отлично, если не считать того, что некоторые старики были слепые и друзья рассказывали им, что происходит на сцене, — очень громко.
Им понравилась тетя Лулу и ее дрессированные собачки, а еще номер силача дяди Мэнни — тот, где он поднимает «фольксваген». Мы, дети, знали, что из машины выпотрошили все тяжелое вроде двигателя, но старики-то не знали. Они аплодировали дяде Дерри, Мистическому Магу, хотя те, кто пересказывал происходящее слепым, проорали весь номер, и его пришлось страшно затянуть. Дядя Дерри вернулся за занавес, служивший вместо задника, бормоча что-то себе под нос, и стал сворачивать самокрутку.
— Ребята, публика сегодня просто зверская, — сказал он и зажег самокрутку от одного из факелов. — Следите за ритмом.
Но мы-то были дети, так что пусть все взрослые в мире хоть оборутся — мы и ухом не поведем. Мы похватали бутафорские корзины и побежали на сцену. Мико шагал туда-сюда, махал мечом и выкрикивал свою роль про то, что он отважный и грозный Капитанио. У меня была маленькая игрушечная гитара, и я бил по струнам и притворялся, будто гляжу на луну, и произносил свои слова про то, что я бедный дурачок, влюбленный в принцессу. Вышла Санни и станцевала свой принцессин танец. Потом мы жонглировали. Все шло как надо. Я чуть не сбился только один раз — когда на долю секунды взглянул на публику и увидел, как огни от моих факелов отражаются в стариковских очках. Но ни одного факела я не уронил.
А вот Мико, похоже, здорово завелся — я заметил, как он свирепо таращится сквозь маску. Когда в конце у нас был поединок на мечах, он стукнул меня слишком сильно — как всегда, когда заводился, — так саданул по костяшкам, что я вслух сказал «Ой», но публика этого не — расслышала. Когда на Мико такое находило, у него волосы чуть ли не дыбом вставали и он становился как бешеный кот — скакал и шипел — и дрался по поводу и без повода. Иногда я потом спрашивал у него, в чем дело. Он только пожимал плечами и извинялся. А один раз и говорит — потому, мол, что жизнь жуть какая скучная штука.
Я все равно спел свою печальную песенку и умер от разбитого сердца — мой комбинезон прошуршал по мостовой «Пфуф». Я почувствовал, как Санни подошла и положила мне на грудь розу, и — по гроб не забуду! — какая-то старушка закричала своему старику:
— А теперь девочка дает ему розу!
А старик как заорет:
— Чего?! Какую дозу?!
— Господи, Боб! РОЗУ!
Я как раз изображал мертвеца, но не мог сдержаться и захихикал, Мико и Санни поставили меня на ноги, мы поклонились и убежали. За сценой Мико и Санни тоже стали смеяться. Мы прыгали и смеялись — и здорово мешали дяде Монти, которому нужно было выкатить на сцену всех своих попугаев с насестами.
Когда мы наконец успокоились, Санни спросила:
— А теперь что?
Это был хороший вопрос. Обычно мы давали Представление вечером, поэтому после него расходились по трейлерам, снимали костюмы и наши мамы кормили нас и укладывали спать. Нам еще никогда не приходилось выступать днем, так что мы стояли и глядели друг на друга, пока глаза у Мико не вспыхнули.
— Можем разведать Заброшенный Город в Песках, — проговорил он таким голосом, что сразу показалось, будто круче этого ничего на свете нет.
Мы с Санни сразу тоже захотели разведать Город. Поэтому мы улизнули из-за сцены, пока дядя Монти орал до хрипоты, пытаясь заставить попугаев делать, что он велит, и через минуту уже шагали по бесконечной улице, вдоль которой выстроились домищи великанов.
Вообще-то, они принадлежали вовсе не великанам — огромные буквы высоко на стенах гласили, что это такая или сякая корпорация, организация, биржа или там церковь, но, если бы из-за угла вышел великан и поглядел на нас сверху вниз, мы бы не удивились. Вдоль боковых улиц дул ветер с моря, песок шелестел и стлался перед нами по земле, словно привидение, но, кроме этого, было по-великански тихо. Только наши шажки отдавались в дверных проемах.
Окна по большей части располагались высоко у нас над головой, и смотреть в них было особенно не на что. Мико, который брал меня на плечи и заставлял заглядывать внутрь, все твердил, что надеется увидеть за каким-нибудь письменным столом скелет в наушниках, но ничего такого мы не обнаружили: когда все рухнуло, люди гибли не настолько быстро. Мама говорила, что, заболев, люди запирались дома и ждали, умрут они или нет.
В общем, в конце концов Мико стало скучно и он затеял игру: поднимался на крыльцо каждого встречного дома, стучал в дверь рукоятью меча и кричал: «Народное ополчение! Открывайте, или мы войдем сами!» Потом он дергал за ручку так, что дверь тряслась, но все давным-давно было заперто. Иногда двери оказывались такими тяжелыми, что даже не тряслись, а стекла такими толстыми, что их было не разбить.
Квартала через три мы с Санни стали поглядывать друг на друга и поднимать брови: «Ты ему скажешь, что хватит уже играть в эту игру, или мне сказать?» — и тут случилась странная штука: одна из дверей медленно открылась внутрь. Мико шагнул в вестибюль, или как оно там называется, и дверь за ним закрылась. Он стоял и глядел на нас сквозь стекло, а мы глядели на него, и я перепугался до смерти, потому что решил, что теперь нам придется бежать обратно и звать дядю Бака и тетю Селену с молотками, чтобы вызволить Мико, и тогда нам крепко попадет.
Но тут Санни взяла и толкнула дверь, и та снова открылась. Санни направилась внутрь, и мне тоже пришлось. Мы стояли втроем и озирались. Там оказался стол и сухое деревце в кадке и огромная стеклянная стена с дверью, которая вела дальше вглубь здания. Мико ухмыльнулся.
— Это первая камера в Сокровищнице Заброшенного Города! — завопил он. — Мы только что убили гигантского скорпиона и теперь должны победить армию зомби, чтобы попасть во вторую камеру!
Он вытащил меч и с воплем бросился к внутренней двери, но она тоже открылась — без единого звука, — и мы побежали за ним. Внутри было гораздо темнее, но все равно хватало света, чтобы прочитать таблички.
— Это библиотека, — сказала Санни. — У них тут были книжки.
— Книжки?! — злорадно воскликнул Мико, а у меня сердце так и заколотилось.
Естественно, книжек мы видели много — была, например, одна очень скучная с заклеенной обложкой, по которой тетя Мэгги учила всех читать. У всех наших знакомых взрослых было по одной-две книжки, а то и целый склад, хранившийся в коробках или сундуках под кроватью, их листали при свете лампы и читали вслух, если дети вели себя хорошо.
У тети Неры имелось с десяток книжек, и она часто нам читала. Когда Мико был маленький, то все время плакал, и успокоить его можно было только чтением. Мы знали все о Последнем единороге и о детях, попавших в Нарнию, а ужасно длинную историю про какую-то компанию, которой нужно было бросить кольцо в вулкан, я никогда не мог дослушать до конца. Была еще одна жутко длинная история о чокнутой семейке, которая жила в большом замке, только она состояла из трех книжек, а у тети Неры оказались только первые две. Теперь-то шансов раздобыть третью у Нее не было — после того, как все рухнуло. Книжки являлись редкостью и древностью, они требовали бережного обращения, иначе пожелтевшие страницы рвались и крошились.
— Мы обнаружили все книжки во вселенной! — заорал Мико.
