возвращается домой. К двадцати годам Мико наскучило жить в Труппе, и он отправился в какой-то большой город на севере, где, по слухам, снова запустили электричество. В городах, где мы работали, тоже понемногу начали загораться огни, так что такое вполне могло быть. У Мико по-прежнему был тот же голос, от которого все что угодно казалось отличной идеей, — понимаете? — и еще он нахватался из «Теза ауруса» всяких шикарных слов. Так что, наверное, мне не стоило удивляться, что он уговорил Санни уйти с ним.
Санни через год вернулась — одна. Она не рассказывала, что случилось, а я не спрашивал. Через три месяца родилась Элиза.
Все знают, что она не моя. Но мне все равно.
Мы читаем ей зимними вечерами. Она любит истории.
РОБЕРТ РИД
Могильщик
Лола со мной согласна — более холодной зимы мы еще не видели. Почти каждую ночь температура ниже нуля, иногда намного ниже, и, если печи не топить как следует, по утрам бывает очень холодно. Уж лучше лежать под толстыми одеялами и валять дурака, шутили мы. Но одиннадцать прожитых вместе лет и два переполненных мочевых пузыря обычно не давали нам лениться слишком долго. Кроме того, у нас дюжина собак, которые воем напоминают, что их пора кормить. За последние две недели у нас вошло в привычку выскакивать из постели, быстро одеваться, выбегать на улицу — у Лолы свой туалет, а у меня свой, — а затем, с собаками, следующими по пятам, бежать в дом и бросать поленья в кухонную плиту, чтобы хотя бы одно помещение стало жилым, прежде чем мы пойдем в атаку на новый день.
Холод — это плохо, но и снег этой зимой не выпал. Ни снежинки. Прошлогодняя засуха не дает никаких намеков на отступление: голые деревья и жалкая бурая трава гнутся под пронизывающим северным ветром.
— Зима — это смерть! — объявляю я громким и важным голосом.
Лола думает, что я немного преувеличиваю, но я в это верю. Если ты не в состоянии мигрировать или впасть в спячку, то здесь нечего есть, кроме остатков с прошлого лета и осени. Если этот холод не закончится, то мы рано или поздно умрем. Но зима, разумеется, всего лишь время года, причем не очень длительное. Жена улыбается и обещает мне новую весну, за которой последует долгое жаркое лето.
— Потому что в воздухе до сих пор много этого… как это вещество называется?..
— Диоксид углерода.
— Даже не знаю, почему не могу запомнить это название.
Лола — девушка простая и практичная. Вот почему.
— Так чего там углерода? — переспрашивает она.
Тем же важным голосом я повторяю свои слова.
— Я люблю тебя, — говорит она.
— И я люблю тебя.
Лола стоит возле разогревающейся плиты, надев два свитера, и помешивает в кастрюльке овсянку. Она счастлива — так, как никогда не смогу быть счастлив я. Улыбаясь без очевидной причины, она спрашивает, что я запланировал сегодня сделать.
— Вспомни сама.
— А ты скажи еще раз.
— Отвезти мясо в город.
— Я забыла, — утверждает она, начиная помешивать быстрее.
Но на самом деле не такая уж она и простушка. То, что она забывает, может оказаться посланием, а не ошибкой. Например, как сейчас: Мяснику Джеку нужно мясо. Но еще у него есть три дочери-подростка. Иногда по ночам Лола лежит, не в силах заснуть, — боится, что я брошу ее ради какой-нибудь молодухи, которая родит мне детей. Если не девчонки Мясника Джека, то в этом проклятом городе живут десятки одиноких женщин — фертильных шлюх, говорящих о Христе, но не верящих в Него. Их развратная легкая жизнь дает им время красить лица и прикрывать тела яркими нарядами, предназначенными только для привлечения мужских взглядов. Лола ненавидит мои поездки в город. Они нам нужны, и она не смеет меня останавливать. По даже самый бесчувственный чурбан уловил бы ее настроение, а я не из бесчувственных.
Во время завтрака я спрашиваю, что нам нужно и что привезти ей.
Это два совершенно разных вопроса.
Список ее пожеланий сегодня короче обычного. Она называет сушеные яблоки, муку без жучков, овес, может быть, ткань для новой одежды и шерстяную пряжу, если смогу достать. Потом она замолкает, уставившись в столешницу между нами, и молчит — очень многозначительно.
— Что-то не так?
Она качает головой. Но вместо вранья признается, что ей страшно, когда я уезжаю надолго.
— А чего ты боишься?
Лола смотрит на меня.
— Я всегда возвращаюсь, — напоминаю я.
Да, возможно, я не смогу вернуться к вечеру, но завтра я уж точно буду снова здесь сидеть. И останусь дома до весны, если мы раздобудем достаточно припасов за наше копченое мясо.
— Я знаю, что ты вернешься, — соглашается она. И после паузы добавляет: — Ты ведь недолго пробудешь у Мясника.
— Мне надо повидаться со старыми друзьями, — напоминаю я.
Она кивает.
— Ритуалы, — добавляю я.
Один из ритуалов заставляет ее улыбнуться.
— Поехали со мной, — предлагаю я.
Но этого никогда не будет. Мое предложение будит в ней старые чувства. Ее лицо каменеет, и она говорит:
— Меня там не ждут.
— Прошло уже много лет.
— И что изменилось?
— Ну… Вряд ли люди станут говорить гадости тебе в лицо.
Ее прекрасные глаза вспыхивают. Не стоит бередить рану. Мы знаем эту историю, и одно только напоминание о ней заставляет Лолу остаться дома. Кивнув, она признает, что нам нужны припасы, но зато потом мне уже не придется никуда ехать до следующего месяца.
— Раздобудь все, что сможешь, сегодня, — умоляюще произносит она. — То, что нам нужно. И может быть, подарок для меня. Хорошо? А потом возвращайся как можно скорее.
Может быть, моя жена и не знает состава воздуха, зато она лучше меня помнит, ради чего мы дышим.
Невозможно сказать, сколько машин пошло на изготовление моего грузовика. Я потерял счет местам,
