– А-а! – заорал он и принялся отчаянно отряхивать горячую гущу с лица. Налетевший сзади Эннан ухватил его за шиворот и, как морковку из грядки, выдернул из-за стойки.
– Что здесь происходит? – перескочив через валяющегося на лестнице «качка», наверх бежали двое мужчин. Один – лет сорока со светлыми, тронутыми сединой волосами – мне хватило взгляда, чтобы понять, в кого Эннан такой светловолосый и сероглазый. В отца.
Второй – совсем старик, лет шестидесяти, может, даже семидесяти, но крепкий и подтянутый.
– Не волнуйся, папа, просто хулиганов выкидываем! – сказал Эннан и аккуратно наладил своего пленника вниз по лестнице.
Обидчик Айши прокатился по ступенькам и свалился на копошащегося внизу «качка». Кряхтя и ругаясь, оба поднялись и, подпирая друг друга плечами, заковыляли по лестнице.
– Ничего, татарва поганая, вы за это еще заплатите! – снизу прокричал обидчик Айши, и оба канули в проходе.
– Извините, уважаемые! – пробормотал отец Эннана, растерянно глядя на застывших посетителей. – Нет, пожалуйста, не надо ничего платить! – Он вскинул ладони. – Сегодня все за счет кофейни!
– Вы нас извините, – вдруг сказала полная женщина, сидевшая в углу вместе с двумя детьми. – Этот мерзавец не имеет права за всех русских говорить! Пойдемте, дети! – Она кивнула малышам.
Люди потянулись к выходу. Некоторые по пути говорили что-то ободряющее родителям Эннана.
Последний посетитель сбежал вниз по лестнице… Отец Эннана оглядел пустой зал, разлетевшиеся подушки, разбитую чашку на полу – кофе, как темная кровь, растекся по каменному полу…
Старик заговорил по-татарски – быстро, гневно, размашисто жестикулируя…
– Дедушка! – протестующе вскрикнул Эннан.
Старик ответил рубящим взмахом ладони и тут увидел меня.
Он уставился на меня – долго и так пристально, что я, привыкшая к чужим взглядам на сцене, вдруг почувствовала желание одернуть подол футболки.
А потом громко и раздельно, акцентируя каждое слово, отчеканил что-то…
И все посмотрели на меня. И лица у них стали странные – испуганные и смущенные. У всех, кроме Айши.
– Он говорит… – держась рукой за горло, хрипло и зло сказала Айша. – Ничего удивительного, что на нас накидываются русские мерзавцы! Если даже его родной внук приводит домой русскую тварь!
Это было… Как удар наотмашь по лицу. Это было так… так… Я почувствовала, что мне не хватает воздуха. В груди что-то сжалось больно-больно…
Я проскочила мимо Айши и вниз-вниз-вниз сломя голову побежала по лестнице.
– Айша! – гневно закричала мама Эннана. И тут же отчаянно, жалобно, мне вслед: – Юля! Юля!
– Юля! – заорал Эннан, и сзади затопали ботинки.
Но я бежала, не оглядываясь, всем телом ударилась в дверь и выскочила на улицу.
Глава 10
«Сдается квартира» для террористов
– Юля!
Я бежала вниз по примыкающей к старой башне шумной улице. Мои сандалии звучно шлепали по булыжной мостовой. Ничего не видя, я натыкалась на прохожих – из глаз неудержимо катились слезы. Кто- то схватил меня за плечи:
– Девочка, что случилось? Тебя кто-то обидел?
Но я только рванулась прочь и побежала дальше.
– Юля, да стой же! – снова раздался сзади голос Эннана.
Я заметалась – узенький переулок уходил прочь от запруженной народом старинной улочки – и кинулась туда. Там был еще один поворот – я повернула снова… Вот тут Эннан меня и догнал.
Собственно, я сама позволила. Первый оглушающий прилив обиды схлынул, и я начала соображать. Когда тебе больно – больно только тебе. Пока ты бежишь, унося свою боль, она все растет, и никакого шанса ни избавится от нее… ни хотя бы поквитаться!
В конце концов, раз он за мной гонится, значит, ему не все равно.
– Юля! – Эннан налетел сзади, схватил меня за плечи. – Юля, не убегай! Нам надо поговорить!
– Говори! – равнодушно обронила я, одним движением освобождаясь из его рук.
– Пойдем куда-нибудь…
– Это место не хуже любого другого, – холодно сказала я, и мы оба одновременно огляделись по сторонам.
Не знаю, куда я забежала в сплетениях улочек старого города, но тут явно была жилая, не парадная часть. Окрашенные в разные цвета домишки из ракушечника за густо оплетенными виноградом заборами. Таблички «Сдается комната» над железными воротами. Мусорный бак с перекошенной крышкой… И никого. Лишь издалека, как морской прибой, доносился невнятный шум запруженной туристами центральной улицы.
– Ты… Ты должна понять деда, – наконец пробормотал Эннан.
– Понять, за что меня обозвали «русской тварью»? – все так же холодно переспросила я. – Нет, против «русской» я ничего не имею, хотя я вообще-то украинка. Хотелось бы уточнить насчет «твари». Я ему на ногу наступила и не извинилась? Или украла у вас что?
– Перестань! – вскричал он. – Ты не имеешь права на него сердиться!
Я только вздернула брови – с чего вдруг?
Эннан подергал руками – точно пытался нащупать в воздухе слова, которые никак не приходили на язык, – и наконец выдавил:
– В сорок четвертом году…
Мои брови поднялись еще выше:
– Если ты решил начать издалека, то почему не с динозавров?
– Потому что в сорок четвертом году была депортация! Это… Ты не понимаешь! Представь, что кто-то приходит в твой дом и говорит, что он больше тебе не принадлежит!
Я только понадеялась, что моя физиономия достаточно непроницаема. Ну не объяснять же этому совершенно чужому парню, что в мой дом готовы ворваться в любую секунду, а что он нам почти уже не принадлежит, нас с мамой уведомили и письменно, и устно.
– Тебе дают сутки, чтоб собрать вещи – только те вещи, которые ты можешь унести! А утром приходят вооруженные люди и уводят прочь: из твоего дома, из твоего города, с твоей родины. Неизвестно куда – куда они решат! И там ты будешь жить, а если посмеешь оттуда уйти – тебя арестуют и отправят в лагерь! И все это потому, что кто-то из татар немцам помогал! И теперь плохие абсолютно все: женщины, младенцы, старики, которые даже ходить не могут! Все предатели – потому что татары!
– Твоего деда тоже депортировали, да? – уже гораздо мягче спросила я. Мне по-прежнему было обидно, но я его уже понимала. Немножко… Мы с мамой хотя бы сами виноваты. Я виновата. А заставлять людей страдать за кого-то, кого они даже не знали… Можно подумать, у других народов предателей не было!
– А… – Эннан поглядел на меня, словно очнувшись от страшного сна. – Нет… Не совсем… Ему шестьдесят пять, он родился через три года после депортации…
И вот тут меня снова зло взяло – крепко так, капитально…
– О, ну вот теперь я все поняла! – с ледяной любезностью сообщила я. – Твой дед родился через три года после депортации, поэтому меня он считает тварью. Какая глубокая связь!
– Ты надо мной издеваешься? – изумленно поглядел на меня Эннан.
Я только усмехнулась – уголками губ, тогда улыбка получается жесткая и злая, а мне именно это и надо было.
– Я просто не вижу разницы между людьми, которые семьдесят лет назад выкидывали татар из домов непонятно за чью вину, и твоим дедом, который оскорбил меня – за вину тех, давно умерших, людей!
Мне показалось, что Эннан меня сейчас ударит. Но он только дернулся и процедил:
– Ничего не изменилось! Ты же видела этих подонков, которые напали на нашу кофейню! Кричали, что мы забираем их землю, выгнали их из домов… Один ударил мою сестру! Назвал ее исламской гадиной!
– А если я тебе скажу, что сегодня утром этот же самый подонок напал на меня? – сказала я и оттянула рукав футболки, демонстрируя покрывающие руку синяки. – И назвал меня тем же самым словом. Только я
