Мы все ненавидели физкультуру, особенно Эмметт. Игры, в которых что-то надо было куда-то бросать, были оскорблением его личной философии. Сегодня физкультура была ещё невыносимей, чем всегда. Обычное раздражение Эмметта по сравнению с моим сегодняшним спортивным настроением показалось бы образцом выдержки и долготерпения.
Я уже был на грани нервного срыва, когда тренер Клапп засчитал партию и отпустил нас до звонка. Я был до смешного благодарен ему за то, что он пропустил завтрак — тренер в очередной раз пытался сесть на диету, и вполне закономерный голод погнал его со школьного двора в поисках того, чем бы как следует подкрепиться. Он пообещал себе, что с завтрашнего дня уж точно…
Это дало мне возможность добраться до кабинета математики до того, как закончился урок Беллы.
Я яростно затряс головой. Неужели все ясновидящие — такие же самоуверенные и заносчивые, как моя драгоценная сестрёнка?
Я вздохнул, удаляясь в противоположую сторону. Придётся терпеть — от моей невыносимой сестры всё же есть какая-то польза.
Прислонившись к стене возле двери, я принялся ждать. Сквозь кирпичную стену я неплохо различал оба пронзительных голоса Джессики:
— Я так полагаю, сегодня ты с нами сидеть не будешь? — '
— Наверно, нет, — почему-то неуверенно ответила Белла.
Я же обещал провести ланч с ней! Что она теперь забрала себе в голову?!
Они вместе вышли из класса. Глаза обеих округлились при виде меня. Но слышал я только Джессику.
— Увидимся позже, Белла.
Белла подошла и нерешительно остановилась в шаге от меня. На скулах её выступил румянец.
Теперь я знал её достаточно хорошо, чтобы быть уверенным, что она медлит не из страха. По всей вероятности, её останавливала придуманная ею разница между силой её и моих чувств. '
— Привет, — сказал я чуточку сердито.
Она вспыхнула ещё больше. — Привет.
Казалось, что больше она не намерена была проронить ни слова, так что я направился в столовую, а она безмолвно шла рядом.
Фокус с курткой сработал — её запах не ударил меня наотмашь, как обычно. Просто боль, которую я уже чувствовал, усилилась — и всё. Но теперь справиться с нею мне было гораздо легче. А ведь когда-то мне бы и в голову не пришло, что это возможно.
Пока мы стояли в очереди, Белла была как-то очень беспокойна: дёргала туда-сюда молнию на куртке, нервно переминалась с ноги на ногу... Она часто поглядывала на меня, но встречаясь с моим взглядом, немедленно прятала глаза, как будто почему-то чувствовала себя неловко. Может, её смущали громкие возбуждённые шепотки и бросаемые на нас отовсюду любопытные взгляды? Сегодня и на устах, и в умах у всех царила свеженькая, с пылу с жару, сплетня.
Или, может быть, по моему выражению лица она поняла, что скоро у неё начнутся неприятности?
Она не проронила ни слова, пока я набирал для неё еду. Не зная, что она любит — пока не зная — я нахватал всего понемножку.
— Что ты делаешь? — тихонько прошипела она. — Ты думаешь, я в состоянии всё это съесть?
Я покачал головой и подвинул поднос к кассе. — Половина мне, конечно.
Она скептически изогнула бровь, но больше ничего не сказала. Я заплатил за еду и отнёс поднос к тому столу, за которым мы сидели на прошлой неделе, перед её катастрофическим экспериментом с определением группы крови. Прошло всего несколько дней, а как всё изменилось!
Она села напротив меня, как и тогда. Я подвинул к ней поднос.
— Угощайся, — предложил я.
Она взяла яблоко и принялась крутить его в руках, испытующе глядя на меня.
— Меня разбирает любопытство...
Надо же, какая новость.
— Что ты будешь делать, если кто-то заставит тебя, ну, скажем, на спор, съесть обычную еду? — продолжила она так тихо, что человеческие уши не могли бы разобрать ни слова. Уши бессмертных — другое дело, если эти ушки на макушке. Наверно, мне надо было заранее предупредить моих родственников кое о чём...
— Вот всё тебе надо знать, — пожаловался я. А, да ладно. Ведь мне приходилось время от времени есть человеческую еду. Ничего не поделаешь, часть маскировки. Весьма неприятная часть.
Я протянул руку к ближайшему куску и продолжал смотреть Белле в глаза, пока откусывал от этого непонятно чего. Не глядя, я не мог сказать, что это. Оно было таким же слизким, жёстким и отвратительным, как и любая другая человеческая еда. Я быстро прожевал и проглотил, изо всех сил стараясь не скривиться от отвращения. Ком еды, застревая и сопротивляясь, продвигался вниз по моей глотке. Подумав о том, как я потом буду выкашливать эту дрянь, я вздохнул. Мерзость.
Беллу мой подвиг потряс.
Мне хотелось закатить глаза. Конечно, такими обманными манёврами мы владели безукоризненно.
— Если кто-нибудь заставит тебя есть землю, ты ведь сможешь?
Она наморщила носик и улыбнулась. — Я ела... один раз, на спор. И кстати, было совсем не так плохо.
Я расхохотался. — И почему это я не удивлён?
Я уставился прямо в полные любопытства глаза Джессики, и она нервно отвернулась, подхихикнув девушке, с которой сидела рядом.
— Джессика анализирует всё, что я делаю, — наябедничал я Белле. — Потом она выложит тебе результаты.
Я подвинул тарелку с едой — оказывается, это была пицца — обратно к ней. Пора начать серьёзный разговор, но как? Былое недовольство вернулось, когда я мысленно повторил её слова: 'Гораздо больше, чем я ему. И я не знаю, что с этим делать'.
Она откусила от того же куска пиццы и с той же стороны, что и я. Меня поразила её доверчивость. Конечно, откуда ей было знать, что я ядовит. Нет, еда с одной тарелки не могла ей повредить, но я всё же ожидал, что раз она знает, что я — нечто иное, чем она сама, то и
относиться ко мне она должна как к чему-то иному. А Белла этого не делала — никогда не подчёркивала разницы...
Как бы мне так помягче начать...
— Значит, официантка была симпатичной?
Она снова выгнула бровь. — Хочешь сказать, что ты не заметил?
Как будто какая-нибудь другая женщина могла отвлечь моё внимание от Беллы! И что это она сегодня одни глупости мелет!
— Нет, я не обратил внимания. У меня было полно, чем занять мысли. — И не в последнюю очередь тем, как мягко облегала её та тонкая блузка...
Хорошо, что сегодня на ней этот уродливый свитер.
— Бедная девушка, — улыбнулась Белла.
Ей понравилось, что я совсем не заинтересовался официанткой. Это мне было вполне понятно. Сколько раз я сам воображал Майка Ньютона размазанным по стенке кабинета биологии?
Она не была в состоянии постичь одной вещи: её человеческие чувства, плод семнадцати коротких смертных лет, не могли равняться по силе со страстью бессмертного, которая росла во мне целое столетие.
— Кое-что из того, что ты сказала Джессике… — Я больше не мог сохранять спокойно-небрежный тон. — М-м... словом, мне это не понравилось.
Она немедленно заняла оборонительную позицию.
— А ты как хотел? Нечего было шпионить. Сам знаешь пословицу про тех, кто подслушивает.
Пословица гласит: 'Тот, кто подслушивает, добра о себе не услышит'.
— Я честно предупреждал тебя, что буду слушать, — напомнил я.
— А я честно предупреждала, что тебе не понравится кое-что из того, о чём я думаю.
А, она вспомнила про то, как я заставил её расплакаться. От стыда и раскаяния я хотел провалиться сквозь землю. Даже голос охрип.
— Да, предупреждала. И всё-таки ты не совсем права. Я хочу знать всё, о чём ты думаешь. Я только не хочу... ну... есть некоторые вещи... я не хочу, чтобы ты о них думала.
Опять полуправда-полуложь. Я обязан был ей сказать, что она не должна испытывать ко мне нежных чувств. Но как же мне хотелось, чтобы она любила меня! Ещё бы мне этого не хотелось!
— Это большая разница, — проворчала она, покосившись на меня.
— Но это неважно, я не о том хотел...
— А о чём?
Она наклонилась ко мне, поставив локти на стол и положив шею на сложенные чашечкой ладони. Я отвлёкся — опять она заворожила мой взгляд. Какая у неё, должно быть, нежная кожа...
— Ты и вправду думаешь, что я нравлюсь тебе больше, чем ты мне? — спросил я. Ну и вопрос! Звучало-то как по-дурацки, слова какие-то нелепые...
