Она часто-часто заморгала, встряхивая головой, словно пытаясь прояснить её.
— Гм... — сказала она. — А как тогда быть с Чарли? Непонятное чужое «вольво» брошено на подъезде к нашему дому...
Ах, как мало ещё она обо мне знала!
— Я не собирался приезжать на машине.
— А как... — начала она, но я перебил её. Объяснить будет сложно — это нужно видеть собственными глазами, а сейчас не время для демонстрации моих дарований.
— Об этом не беспокойся. Я приду без машины.
Она заинтересованно склонила голову набок — похоже, собралась было выжать из меня больше. Но вдруг в голову ей пришло что-то другое.
— А 'потом' уже наступило? — спросила она, имея ввиду наш незаконченный разговор утром в столовой; она оставила один трудный вопрос только для того, чтобы, по своему обыкновению, перейти к другому, ещё более неудобоваримому.
— Думаю, что уже наступило, — с неохотой согласился я.
Мы остановились у её дома. Я напряжённо пытался найти способ так извернуться с объяснением, чтобы моя чудовищная сущность проступила не слишком явственно. Не то она опять перепугается. Впрочем, а стoит ли мне пытаться утаивать от неё мою тёмную сторону?
Она ждала с той же маской вежливой заинтересованности, что и за ланчем. Если бы я был менее напряжён, то её напускное спокойствие заставило бы меня расхохотаться.
— Ты по-прежнему хочешь знать, почему тебе не стоит смотреть, как я охочусь? — спросил я.
— Да как сказать… меня больше удивила твоя реакция на мой вопрос, — сказала она.
— Я тебя напугал? — Сейчас она примется отнекиваться.
— Нет.
Я попытался не улыбнуться, но не получилось.
— Прости, что напугал тебя. — Но тут моя неуместная весёлость испарилась. — Но если бы ты присутствовала при нашей охоте... Одна только мысль о этом выбила меня из колеи.
— Для меня это очень опасно?
Опять эта ужасная картина: Белла, такая беспомощная и уязвимая, в глухом мраке, и я, утративший контроль над собой... Нет, я даже этой мысли не могу вынести спокойно!
— Превосходит всяческое воображение.
— Но почему?
Я сделал глубокий вдох. Привычная жажда опалила горло; я сосредоточился на ней, не давая ей овладеть мной, управляя ею, доказывая себе свою власть над ней. Жажда её крови никогда больше не будет диктовать мне свои условия — я это твёрдо решил, и так оно и будет. Я стану безопасным для неё. Я не смотрел на девушку, лишь скользил невидящим взглядом по облакам в небе. Как бы мне хотелось верить, что моя решимость не пошатнулась бы, если бы я наткнулся на запах Беллы во время охоты...
— Когда мы охотимся... мы полностью отдаёмся нашим чувствам, особенно обонянию. — Я отщательно обдумывал каждое слово. — Разум почти отключается. И если ты окажешься рядом, когда я вот так утрачу контроль над собой...
Я затряс головой, как в приступе мучительной боли, при мысли о том, что тогда случится — не что
Я слушал её сердце — оно билось неровно, толчками. О чём она думает? Не в силах больше терпеть неопределённость, я повернулся, чтобы всмотреться в её глаза.
Лицо Беллы было сдержанно, глаза серьёзны и вдумчивы. Только губы были чуть-чуть напряжены. Это был признак невысказанной тревоги. Интересно, о чём она тревожилась? О собственной безопасности? Или о том, что мне было больно? Я продолжал вглядываться в её лицо, пытаясь разгадать, что скрывается за его неопределённым выражением.
Она тоже не отрываясь смотрела на меня. Вдруг её глаза раскрылись шире, радужки в них почти исчезли, превратившись в сплошной чёрный зрачок, хотя освещение оставалось прежним.
Мое дыхание участилось. Вдруг начало казаться, что тишина в машине наполняется негромким, настойчивым гулом невидимого электричества, совсем как тогда, в тёмном кабинете биологии. И вот пульсирующий разряд разорвал воздух между нами. Желание притронуться к Белле повлекло меня к ней несравненно сильнее жажды её крови.
Электричество, волнами пронизывающее мое тело, породило чувство, будто у меня вновь появился собственный пульс. Моё тело пело в такт. Я чувствовал себя так, будто снова стал человеком. Больше всего на свете я хотел ощутить жар её губ на своих губах. Секунду я отчаянно пытался найти в себе силы, обрести контроль, чтобы без угрозы для её жизни прижаться своим опасным ртом к её нежной коже...
Она судорожно втянула в себя воздух, и только тогда до меня дошло, что в тот момент, когда я задышал чаще, она прекратила дышать совсем.
Я закрыл глаза в стремлении разорвать эту связь между нами.
Больше никаких ошибок.
Существование Беллы было связано со множеством тонко сбалансированных химических процессов в её организме, легко нарушаемых и трудно восстановимых. Ритмичная пульсация лёгких, приток кислорода были жизнью для неё, а их отсутствие означало смерть. Трепещущий ритм её хрупкого сердца может быть остановлен либо ужасным и нелепым несчастным случаем, либо болезнью, либо... мной.
Я был уверен, что никто из моей семьи не стал бы медлить и раздумывать, если бы ему или ей выпал шанс обменять бессмертие на смертность. Каждый из нас пошёл бы за это на костёр и горел бы столько дней или веков, сколько было необходимо.
Большинство нам подобных ценили бессмертие превыше всего. Находились даже люди, жаждущие бессмертия, подобного нашему — такие специально рыскали в тёмных, злачных местах в поисках тех, кто мог бы преподнести им самый чёрный из даров...
Но не мы, не наша семья. Мы пошли бы на любые жертвы, чтобы вновь стать людьми.
И всё же никто из нас и никогда так отчаянно не жалел о невозможности обратить необратимое и вновь стать человеком, чем я сейчас.
Ветровое стекло было полно микроскопических трещинок и выбоинок, и я так пристально всматривался в них, будто они могли подсказать мне решение моих проблем. Электричество продолжало наполнять автомобиль, интенсивность его ничуть не ослабла, поэтому я вынужден был изо всех сил сосредоточиться, чтобы удержать свои своенравные руки на рулевом колесе.
В пальцах вновь началось безболезненное покалывание, как тогда, после моего прикосновения к Белле.
— Белла, я думаю, тебе пора.
Она сразу же послушалась, без единого слова выйдя из машины и закрыв за собой дверь. Неужели она почувствовала грозную близость возможной катастрофы так же ясно, как и я?
Было ли ей так же больно уходить от меня, как мне было мучительно дать ей уйти? Единственное утешение — я скоро вновь увижу её. Раньше, чем она увидит меня. При этой мысли я улыбнулся, опустил окно и наклонился через сиденье, чтобы сказать ей ещё несколько слов. Сейчас я чувствовал себя несколько увереннее — её больше не было в машине, и жар её тела не приводил меня в исступление.
Услышав шум опускающегося стекла, Белла с любопытством обернулась — узнать, чего ещё я от неё хочу.
Подумать только — её любопытство ещё не было полностью удовлетворено, несмотря на то, что она весь день забрасывала меня вопросами. Моё же собственное любопытство не было удовлетворено совершенно. Отвечая сегодня на её вопросы, я только раскрыл свои секреты, а она по-прежнему оставалась для меня тайной за семью печатями, если не считать моих немногочисленных собственных догадок. Это несправедливо!
— Э-э... Белла?
— Да?
— Завтра моя очередь.
Она наморщила лоб. — Твоя очередь для чего?
— Задавать вопросы.
Завтра, когда мы будем в более безопасном месте, в окружении многочисленных свидетелей, я получу ответы на все свои вопросы. Эта мысль взбодрила меня и вызвала ликующую улыбку. Белла не выказывала ни малейшего желания уйти. Я отвернулся. Хотя её больше не было в машине, но отзвуки электрических разрядов по-прежнему пронизывали воздух салона. Меня так и подмывало выскочить из машины, проводить её до двери... Лишь бы подольше побыть рядом с ней.
Больше никаких ошибок. Я вдавил педаль газа в пол и вздохнул, когда её фигурка скрылась из виду позади меня. Такое впечатление, что я всегда либо стремлюсь к Белле, либо удаляюсь от неё, никогда не оставаясь на месте. Мне придётся выказать небывалую решительность и твёрдость духа, если мы намерены хотя бы когда-нибудь обрести покой.
Примечания
1
В большей части американских четырёхгодичных старших школ принята следующая градация: 1-й год — фрешман, 2-й год — софомор, 3-й год — юниор, 4-й год — сениор.
