«Метаморфозы» и другие сочинения

плащ-паллий,434 каким окутываются философы.

5.435 С благим воистину рвением собрались вы в театр, ибо знаете: не от речей достоинство этого места, а прежде всего надобно смотреть на то, что свойственно театру. Значит, если выйдет мим, посмеешься, если смертепроходец436 — ужаснешься, если комедия — похлопаешь, если философ — поучишься.

6.437 Индусы — многолюдное племя, величайшее и по густоте населения, и по занимаемому пространству. Расположены они далеко от нас на Восток, вблизи океанских изгибов и солнечных восходов, первых созвездий и последних земель, по ту сторону и просвещенных египтян, и суеверных иудеев, и торгашей-набатеев, и Арсакидов со струящимися одеждами, и итиреев, бедных злаками, и аравитян, богатых ароматами.438 У индусов этих восхищают меня не столько груды слоновой кости, ни перца урожай, ни корицы — знай нагружай, ни железа выплавки, ни серебра залежи, ни золота россыпи, ни даже Ганг, величайший из рек:

Сотню притоков-ветвей царь вод восходных приемлет,
Сотню прибрежных долин орошает ста рукавами,
Волны несет в Океан бурливой стоустою дельтой.439

Не так дивлюсь и тому, что у индусов этих, соседей рождающегося дня, кожа хранит цвет ночи, ни тому, что там огромные драконы с гигантскими слонами440 сражаются на равных, с обоюдною смертельною опасностью: дракон скользкими кольцами обвивает слона и сдавливает, ни шагу ступить, ни чешуйчатые узы сорвать цепкого змея, так что слону не остается иного средства к отмщению, нежели рухнуть громадным своим телом наземь и пытаться всею тушею раздавить оплетшую его гадину.

Есть в Индии разного рода обитатели; и о чудесах человеческих я готов рассуждать охотнее, чем о чудесах природных. Есть, например, род таких, кто ничем не занимается, кроме ухода за коровами, откуда им дано прозвание «волопасы». Есть и торговцы, в обмене ловкие, и воины, в сраженье опытные, как издали, стрелы меча, так изблизи, ударом сплеча. Есть кроме того род замечательный, гимнософистами называемый. Вот ими-то я более всего восхищаюсь, потому что это люди, не сведущие ни в разбивке виноградника, ни в пестовании дерева, ни в распашке почвы; не умеют они ни поле-то взборонить, ни золото намыть, ни коня укротить, ни быка подъярмить, ни овцу или козу выстричь и выпасти. Так о чем же речь? одно против всех, вместе взятых, они умеют: мудрость они возделывают, равно и старцы-наставники, и молодые ученики. Ничего я в них так не хвалю, как что ненавидят они умственный застой и безделье. Так, когда стол уже накрыт, а яства еще не принесены, все юноши с разных сторон и от разных дел сходятся к трапезе, и учителя их спрашивают, что доброго сделали те с рассвета по сию пору дня. Тут кто- либо припомнит, как он, избранный судьей между двумя спорящими, умерил в них запальчивость, пробудил благожелательность, устранил подозрения, вернул врагов дружбе; другой — как повинуется он родителям, что бы те ни повелели; и так каждый о том, к чему пришел собственным рассуждением или научившись на примере другого; а затем и прочие прочее обсуждают. Кто же не имеет ничего сообщить, чем оправдать свой хлеб, того на пустой желудок изгоняют вон, чтоб занялся делом.

7.441 Александру, тому самому, высоко над всеми превознесенному царю, за его деяния и завоевания недаром дано было прозвание Великого, дабы сей муж, достигший несравненной славы, не был никогда наименован без похвалы. Действительно, он один, от начала летосчисления, насколько простирается людская память, основал несокрушимую мировую державу, благодаря своему счастью, каким был особо взыскан; безмерный свой успех он стяжал, поскольку был упорен; удержал, поскольку был достоин; и превзошел других, поскольку был лучший и единственный, без соперника, знаменит настолько, что никто не дерзнул бы ни мечтать о его доблести, ни желать его удачи. Александровым многим достославным деяниям и выдающимся свершениям устаешь дивиться — и военным дерзаниям, и государственным установлениям, и всему тому, что мой Клемент, просвещеннейший и приятнейший из поэтов, предпринял воспеть в прекраснейшей поэме.

Но среди самых лучших было то знаменитое постановление Александра, чтобы облик его, дабы дошел он до потомков неискажен, не смело осквернять множество ремесленников на потребу черни; но по особому указу в пределах мира, ему подвластного, чтобы никто не смел опрометчиво работать над изображениями царя ни в бронзе, ни в цвете, ни в резьбе, а только один Поликлет пусть исполняет их в бронзе, один Апеллес пусть пишет красками, один Пирготель пусть режет в камне.442 Кроме этих трех, в своих искусствах самых прославленных мастеров, буде отыщется кто-либо иной, занесший руку на священнейший образ императора, того покарать как святотатца. Таким-то путем, вселив всеобщий страх, Александр один вполне похож на себя, ибо на всех статуях, картинах и чеканах читается та же мощь неукротимого воителя, тот же дар величайшего благородства, та же красота цветущей юности, та же ясность открытого чела.

О, если бы и философия, вслед сему благому примеру, оградила себя указом, дабы никто легкомысленно не искажал ее черты, а лишь немногие достойные мастера, в равной мере нравственные и просвещенные, отправляли многосложную службу мудрости, и ни в коем случае ни невежды, ни подлецы, не умея даже напялить паллий, не разыгрывали из себя философов и царственную науку, изобретенную для того, чтобы хорошо говорить и хорошо жить, скверной речью и подобной же жизнью не пятнали. А ведь и то и другое так доступно! Что, в самом деле, всего легче, нежели буйство языка и низость нравов, одно из небрежения к другим, другое — к себе самому? Ведь низко себя блюсти — себе бесчестье, а варварски на других нападать — слушателям оскорбление. Разве не крайнее оскорбление наносят вам те, кто полагают, будто вы рады хуле, возводимой на кого-либо из лучших граждан; кто мнят, будто вы брань и напраслину пропускаете мимо ушей либо, поняв, с удовольствием одобряете? Какой оборванец, носильщик, кабатчик настолько косноязычен, чтобы, вздумав напялить паллий, не сумел бы блеснуть злоречием?..

8.443 Этот человек больше обязан себе, чем своей должности, хоть и должность у него не такая, как у всех. Ведь из бесчисленного множества людей мало сенаторов; из сенаторов мало кто знатен; из знатных мало консуляров; из консуляров мало добродетельных; а из добродетельных совсем мало просвещенных. Однако если говорить только о почетной должности, то никому нельзя нагло присваивать ее внешние знаки различия — ни в одежде, ни в обуви…444

9.445 Если случайно в этом прекраснейшем собрании сидит какой-нибудь злопыхатель из моих завистников, — ведь государство большое, в нем и такая порода людей отыщется, кто лучших граждан предпочитает преследовать, чем их примеру следовать, и, отчаявшись с ними сравняться, старается с ними сражаться: их имена безвестны — к моему громкому норовят примазаться! Итак, если кто из этих завистников в блистательнейшее сие собрание, как некое пятно, случайно замешался, пусть-ка, хотел бы я, окинет он собственным взглядом это невероятное многолюдство и, увидев такую толпу, какую до меня не собирал ни один философ, пораскинет, желательно, умом, сколь великой опасности подвергается заинтересованный в сохранении своего доброго имени человек, не привыкший к нападкам, как тяжело и трудно ему удовлетворять даже скромное признание немногих. Что же сказать обо мне, кому и ранее завоеванное уважение, и ваше теперешнее благосклонное предпочтение велит не просто, не кое-как, а до самых глубин души перед вами раскрыться?

Действительно, кто из вас простил бы мне хоть один солецизм,446 кто спустил бы хоть один слог, произнесенный на варварский манер? Кто разрешил бы употреблять непотребные и бранные слова, словно бред слабоумных? Другим вы это легко и, конечно, с полнейшим на