одобрение Алексею отнюдь не безразлично, приятно даже.
Алексей действительно смотрел теперь на Корнея, уже усевшегося в седло, чтобы не ковылять домой на протезе; видно, ему было важно понять мнение всех небезразличных для него людей. Корней тоже ухмылялся в усы, потом кхекнул, подбоченился и вдруг позвал:
– Андрюха, а ну поди-ка сюда! – И, не дожидаясь, пока Андрей подойдет, заорал чуть ли не на всю площадь: – Ты что ж творишь, обалдуй? Я что, сам за тебя обо всем думать должен?
Андрей недоуменно развел руками и оглянулся на Алексея – мол, не я же все это тут устроил, я-то тут при чем?
– Да ты не оглядывайся, не оглядывайся! Это все игрушки для потехи – народ радуется, ну и ладно. Я тебе о серьезном говорю: у тебя семья теперь на руках, дети малые. Ты где их держать собираешься, чем кормить, как обихаживать? Ты хоть подумал, опеку на себя принимая, что должен дом и хозяйство справное иметь?
Андрей как-то ссутулился и вдруг совершенно детскими глазами глянул на Арину, будто искал у нее защиты. Она, еще сама не зная, что скажет, уже открыла было рот, но Корней не собирался прерывать свои обличительные речи.
– Или ты хочешь, чтобы обо мне люди дурно думали, мол, жадничает Корней, не желает долю тебе достойную выделить? Или что бедны Лисовины, совсем обнищали, ни на что путное не способны? Или мне сидеть ждать, когда до твоей башки дуроломной это все само дойдет? Я-то посижу, подожду, а девчонки малые?
Впервые Арина увидела, как лицо Андрея заливается краской, да и не одна она, а, пожалуй, все Ратное: на площади перед церковью наступила, что называется, мертвая тишина. И тут Арина начала ловить на себе взгляды, уже другие, тоже заинтересованные, но совсем иначе: сначала недоуменные и недоверчивые, потом понимающие и все равно удивленные и наконец понимающе-завистливые – это ж какую долю в хозяйстве Корней собирается выделить, если вот так громогласно об этом объявляет? Арина обернулась на Анну и увидела, что лицо у той вдруг стало жестким, словно она готовилась кинуться в драку. Смотрела Анна при этом на свою сноху Татьяну и скучковавшихся вокруг нее женщин, которых Аринка и раньше видела на лисовиновском подворье. Что-то понять или обдумать она не успела: последовала команда от Корнея:
– А ну-ка пошли все домой, разбираться будем!
Анна же подтолкнула замершую и растерявшуюся Аринку локтем и прошептала:
– Повезло сегодня Просдоке – забудут про нее. Хотя… батюшка Корней ничего зря не делает. Но повоевать нам с этими… – она повела подбородком в сторону Татьяны, – придется. Ох, и повоюем!
– Им-то что? – Все еще думая только про Андрея и стремясь скорее оказаться рядом с ним – почему-то уверена была, что именно ее поддержка ему сейчас необходима, – Аринка не сразу сообразила, что именно так рассердило Анну.
– А как же! – зло усмехнулась та. – Ты гляди, как они к ней подались-то… Ну да, Танька сразу и не сообразила, что к чему, а эти змеями шипят – нашептывают… Ладно, пошли, пошли, – спохватилась Анна. – Я тебе по дороге все расскажу, а то вон наши мужи уже маются. Андрей-то… Иди, спасай.
А Андрея и правда надо было спасать. Хоть и справился он с собой, и внешне был, как обычно, невозмутим, тем более что ничего на его лице не отражалось, но то для других, а она-то видела, какое до сих пор смятение у него в глазах. Как захотелось ей заслонить его ото всех! Воин с врагами бы справился легко, а тут, перед жадными ощупывающими глазами любопытной толпы, бессилен. Ведь не станешь же своих железом бить? Да и не за что вроде – ему в глаза никто смотреть дерзко не решается, но так еще хуже – непонятно, с кем биться.
Аринка и кинулась спасать. По-своему. Подхватила за руки притихших девчонок – они и не поняли ничего, но почувствовали, что происходит что-то не то, подошла вместе с ними вслед за Анной туда, где стояли мужи и отроки, и быстро, чтоб никто не заметил, показала Андрею глазами на Корнея, а потом на девчонок. И он понял! С полувзгляда ее понял. Как очнувшись, поклонился с благодарностью воеводе, потом шагнул к девчонкам и подхватил их на руки, кивнул Арине, чтобы не отставала, а сам пошел рядом с ухмыляющимся в усы Алексеем.
Само собой получилось, что из церкви возвращались, уже поделившись на две группы – ратнинские и михайловские. Куньевская родня – сгрудившиеся возле Татьяны женщины во главе с Лавром, а отроки – с Алексеем и Андреем, несущим на руках бесконечно счастливых этим Стешку с Фенькой. Анна с Аринкой и Анютка с Машкой держались чуть в стороне – следом за своими. Возглавлял это шествие Корней, ужасно довольный собой, верхом, сияя на солнышке золотой шейной гривной.
По дороге Анна, как и обещала, тихим шепотом просвещала Аринку о сложностях и противоречиях в семье, появившихся из-за принятия в род многочисленной куньевской родни. Как ни смятена была Аринка всем случившимся, как ни болело у нее за Андрея сердце, а отметила с затаенной радостью – ведь Анна-то с ней сейчас совсем как со своей, с семейной, разговаривает. Вот и про дела эти, сугубо лисовиновские… еще вчера даже представить не могла, что боярыня ей такое рассказывать будет!
– Вон та, старшая, – Дарена, то есть Дарья теперь, после крещения, – поясняла Анна, показывая глазами на дородную, с властным выражением лица бабу, что оказалась сейчас ближе всех к жене Лавра и что-то ей втолковывала. Хотя боярыней и старшей по положению в лисовиновском роду из них двоих была Татьяна, но кабы Арина этого заранее не знала, так и ошиблась бы: уж больно не соответствовало этому их поведение, Татьяна скорее подчиненной выглядела. – Она же большухой в роду была, а тут Таньке подчиняться приходится, младшей дочери, – усмехнулась Анна. – Поначалу-то радовались, что благодаря этому родству в холопы не попадут, но когда первый испуг прошел, думать стали, вспоминать да прикидывать: Славомир-то из-за Татьяны мстить начал; из-за нее, значит, они и лишились всего – мужей, хозяйства да и свободы. Были сами себе хозяевами, а сейчас у нас из милости живут. Дарене это хуже ножа острого, она и со мной порой забывалась – распоряжаться пробовала. А может, только вид делала, что забылась, а сама меня испытывала.
– Анна помолчала, потом удовлетворенно улыбнулась, видимо вспоминая какое-то особо яркое столкновение.
– Ну да у меня не покомандуешь, я ей быстро хвост прищемила. Меня виноватить – самой себе боком выйдет, Корнея – страшно, Славомира – невместно, да и грех это – мертвого предка плохо поминать, а Татьяна-то вот она… Как я в крепость перебралась, так она и вовсе за старшую здесь осталась, и опять им это поперек горла – мне скорее подчинятся или еще кому. Но открыто это не показывают, не смеют, а за спиной шипят.
Да и промеж них неразбериха получается: из четырех родов, считай, народ собрался. Славомиров – самый многочисленный: его самого семья да его младшего брата. У них Дарена заводила, они ее по старой памяти слушаются, и она среди них душу отводит. Правда, баба-то она разумная, когда в чужие дела не лезет, и хозяйка хорошая, тут ничего не могу сказать, – отдала должное новоявленной родственнице боярыня.
Еще два рода, в которые ушли сестры Славомира. Их самих уж и в живых нет, но те семьи батюшка Корней тоже за кровную родню признал. Их Славомировичи… верней, Славомировны, – ехидно уточнила Анна, – под себя пытаются подгрести, тем более что и в Куньем их род самым сильным был, почти как у нас тут Лисовины, но это не так-то просто сделать – мало ли что там было? Те тоже бабы не промах, одна Гостена, то есть теперь, после крещения, Глафира, чего стоит…
А еще у нас теперь несколько молодух вдовых есть. Вон, видишь, какие справные? – Анна с усмешкой кивнула в сторону стайки молодых баб, что шли чуть в стороне от старших. – Вдовы старших Славомировых внуков, почитай, все с младенцами, а тут Лавр… тот еще кобель, чего уж скрывать. У них же в обычае было брать за себя вдову погибшего родича, ибо в одиночку ей детей не поднять, знаешь небось. Вот они и решили, что самый простой и вполне законный способ судьбу свою и своих детей исправить – второй женой Лавра стать. Кто же откажется? Тем более он наследник. И никак не могут привыкнуть, дурищи, что с языческими обычаями покончено. А в придачу к этому до сих пор не разберутся, у которой из них на то больше прав и которая более достойна Лавра осчастливить. Пока тишком друг с другом меряются, но чую я, скоро шум до небес поднимется. – Анна хмыкнула. – Тут вот и задумаешься, за бабами Лавр на выселки
