археологами по остаткам оросительной системы прошлого.
Работы на Данданканском городище шли полным ходом, когда мы как–то утром увидели переваливавшие через барханную цепь две автомашины. Приехал генерал, командующий дивизией.
Генерал, видимо решивший произвести на нас сильное впечатление, сиял множеством орденов и вначале с сомнением крякал в ответ на довольно бессвязные пояснения Кремнева.
Но, когда за дело взялся Леонов, генерал насторожился. Потом он стал осматривать найденные вещи и сказал, разведя руками:
— Если бы не капитан (он имел в виду Ивана Михайловича), ни за что в такое время не дал бы я солдат для раскопок. А теперь вижу — доброе дело. Не зря дал.
Кончилось тем, что генерал вместе со всем своим штабом оказался в «Раскопе колонны», где офицеры, вооружившись сапёрными лопатками, ножами и скальпелями, принялись расчищать стены мечети.
Генерал вскоре устал и вылез из раскопа, но остальные офицеры, предводительствуемые Иваном Михайловичем, так и остались там работать.
Мы все не могли удержаться, чтобы не наговорить генералу самых восторженных слов об Иване Михайловиче. В ответ генерал сказал:
— Ещё бы! Это лучший боевой комбат моей дивизии. Умница и герой. Его батальон так дал фрицам на фронте, что они надолго запомнят. Здесь батальон отдохнул, новое пополнение обучено. Дороги построили, да и вам помогли, товарищи археологи. А теперь прощайтесь с капитаном. Завтра дивизия будет грузиться в эшелоны. Снова на фронт.
Незачем говорить о том, каким было это прощание. Не знаю, где Иван Михайлович, жив ли он. Но никто из нас, участников экспедиции в Данданкан, никогда его не забудет.
Вместе с уходом батальона и нам пришлось свернуть работы. В безводной пустыне без помощи Ивана Михайловича не было никакой возможности продолжать экспедицию.
Данданкан и другие древние города Хоросана ещё скрывают много увлекательных тайн, которые ждут разгадки.
РУТА
ЗАГАДКА ШАПШАЛА
В просторной, неярко освещённой комнате было очень уютно, пахло кофе и пряностями. Наверху покачивалась бронзовая дамасская люстра. Она имела форму корабля с синими стеклянными иллюминаторами и ажурными прорезными бортами. Проходя сквозь них, свет падал на потолок причудливыми, лениво набегающими волнами. Казалось, корабль плывет по волнам. Светло было только под люстрой. Остальная часть комнаты скрывалась в полумраке. Из тёмного угла скалился застывшей картонной улыбкой японский самурай в парадной одежде и с полным вооружением. За чёрным дубовым столом всю стену занимал темно–красный хоросанский ковёр. Тускло блестели на нем кривые клинки турецких сабель, перламутровая инкрустация мушкетных лож.
Сергей Маркович Шапшал, неслышно ступая, внёс круглый медный поднос с тремя миниатюрными дымящимися чашечками. Запах кофе резко усилился. От медного шарика, зажатого в руке, шли к подносу четыре цепочки. Сергей Маркович раскачал поднос на цепочках и описал им полный круг в воздухе. Потом, выпрямившись во весь свой великолепный рост, с детской радостью продемонстрировал нам, что ни одна капля кофе не пролилась. Чёрные глаза его блеснули из–под густых бровей, да и вся статная фигура, облачённая в строгий тёмный костюм, выражала искреннее торжество. Десятки раз, подавая собственноручно изготовленный кофе, он совершал этот нехитрый фокус и каждый раз радовался.
— Браво! — Сказал я, невольно улыбаясь.
Со стороны дивана, на котором валялся старина Варнас, послышалось какое–то мычание, тоже, видимо, обозначавшее безоговорочное одобрение. Я взял с подноса чашечку горячего крепчайшего кофе и отпил маленький глоток. Сейчас же часто и сильно застучало сердце, но кофе действительно был необыкновенно вкусным и душистым.
После кофе мы закурили. В этом нам составил компанию картонный молодой ливанец, сидевший в углу со скрещёнными ногами, в оранжевом халате, с трубкой в зубах.
— Ни разу не доводилось мне слышать в подлиннике Омара Хайяма, — сказал я. — Наверно, музыка рубайев на персидском совсем по–другому звучит, чем в переводах.
— Охотно почитаю вам, мой друг, если это вас не утомит, — отозвался Шапшал. Он сел в кресло у письменного стола и стал декламировать, сжав тонкими сильными пальцами свою седую, такую характерную голову, с плоским от деревянной караимской люльки затылком.
Певучие и в то же время гортанные, мятежные звуки тщетно пытались прорвать железный пояс ритма.
Потом Сергей Маркович снова ушёл на кухню варить кофе. Разговаривать со стариной Варнасом было бесполезно. В сущности, молчание, правда в бесконечном разнообразии его форм, было для Варнаса единственной или почти единственной и естественной формой общения. Сейчас это молчание было спокойным, растроганным, из чего я заключил, что Хайям понравился старине.
Хотя не было надежд, что Владас Варнас за всю ночь что–нибудь скажет, я все равно был ему от души благодарен. Благодарен за то, что он пришёл сюда, чтобы побыть со мной, за явное проявление дружбы и доверия.
Собственно, Варнас ни слова об этом мне не сказал, но я знал, что это именно так. Этот высокий полный красивый человек с сильными и правильными, как у героев Джека Лондона, чертами лица был всегда безупречно корректен. Особенно в присутствии малознакомых или даже хорошо знакомых, но не близких людей. То, что он при мне лежал на диване, да ещё без пиджака, да ещё сняв ботинки, безусловно значило, что он видит во мне друга, близкого человека и не скрывает этого. Только я сам знал, как сильно нуждаюсь в его поддержке. Впрочем, все равно ничего не вышло бы без Сергея Марковича. С ним мы встретились у выхода из здания Литовской академии, где я получил документы. Встреча выглядела случайной, но ручаюсь, что это было не так. Настроение у меня было отвратительное. Я знал, что не в состоянии буду хотя бы на минуту заснуть в эту ночь, а провести её одному без сна в безликом номере гостиницы казалось мне невыносимым. Я и в обычные–то времена не люблю гостиниц и всегда предпочитаю им палатки. По многу лет спишь в одной и той же палатке, и она никогда не надоедает, она всегда разная. Наверное, потому, что, где бы ни поставил палатку, она сразу же вписывается в окружающий пейзаж, становится его частью, а пейзаж–то ведь всегда разный. Номера в гостиницах — наоборот. В каких бы городах они ни находились, они как стеной отделены от этих городов, В них свои, общие для всех гостиниц законы, гостиничные объявления, гостиничная мебель и все такое. Разница только в степени сохранности, цене, более или менее удавшемся бездушном комфорте.
Номер в гостинице «Бристоль», в котором я остановился, был не более противен, чем обычный гостиничный номер. Но провести в нем именно эту ночь казалось мне просто невозможным.
Шапшал спросил, не располагаю ли я сегодня свободным вечером. Я ответил, что совершенно свободен. Тогда Сергей Маркович разразился такой речью:
— Вы знаете, мой друг, старики гораздо больше думают о будущем, чем молодые, — им легче его рассчитать. Зато старики гораздо больше живут в прошлом — там осталось их сердце. Сегодня исполняется сорок лет с того дня, как я был утверждён в звании профессора Петербургского университета. Мне бы хотелось провести этот вечер с близкими людьми. Зайдите сегодня ко мне. Старина Варнас тоже будет. Он просил передать вам об этом.
Тут же согласившись, я пристально посмотрел в глаза Шапшала, но ничего не прочел в них, кроме обычного радушия и доброго внимания. Да и куда мне было с ним тягаться! Конечно, за время его долгой и бурной жизни каждый день в году стал для него какой–нибудь датой. Наверняка и сегодня была именно эта
