дата — сорок лет с тех пор, как он стал профессором. Шапшал всегда говорил правду. Но только черта с два стал бы он отмечать эту дату, да и вообще любую дату! Это уже был приём, и приём понятный. Но приглашение было сделано так сердечно и так совпадало с моим собственным желанием, что смешно было бы отказаться.
И вот мы втроём коротаем ночь, пьем кофе, курим, разговариваем. То есть разговаривает–то главным образом Шапшал. Варнас, как обычно, молчит, да и мне сегодня не до разговоров. Зато Сергей Маркович неутомим. Он внимателен так, как только он один умеет. Это постоянное, ненавязчивое, чуткое внимание, которое все угадывает без слов. Как хорошо в этой уютной комнате — кабинете хранителя музея! Странствуя по всему миру, Сергей Маркович — один из лучших наших ориенталистов — собрал в странах Востока разнообразные ценные экспонаты. Они составили интересный музей восточных культур. Началась война. Вильнюс был захвачен немцами внезапно. Шапшал спрятал музейные ценности и жил притаясь, помогая людям чем мог. Но едва первые советские солдаты ворвались в Вильнюс, освобождая столицу Литвы от фашистских оккупантов, как профессор Шапшал вывесил над своим домиком знамя нашей Родины, которое тайно хранил во все время оккупации, а музей безвозмездно подарил государству. Его поблагодарили, назначили хранителем, но предоставление нужного музею помещения задерживалось. Пока что экспонаты частично помещались в трёх комнатах его домика и на складе, большая часть их была ещё упакована. Но и в этих трёх комнатах Сергей Маркович умудрился создать выразительную экспозицию, привлекающую многих посетителей. Так во время одной из командировок попал в музей и я, впервые познакомившись здесь с Шапшалом.
Сергей Маркович снова принёс дымящийся кофе. После того как мы его выпили и съели несколько пирожков с вишнями, Сергей Маркович улыбнулся в усы и сказал:
— Хотите, друзья, я расскажу вам совершенно анекдотическую, но тем не менее достоверную историю, которая произошла со мной в молодости в Тебризе?
— Конечно, хотим, — ответил я и за себя и за старину.
— Извольте, — отозвался Шапшал.
Я не могу передать буквально его речь, речь старого петербуржца, изящную и плавную, с несколько витиеватыми оборотами, и перескажу эту историю своими словами.
По окончании Петербургского университета Шапшал был оставлен при кафедре восточной филологии для подготовки к профессорскому званию. Вскоре он получил длительную заграничную командировку для усовершенствования в знании восточных языков. Побывав сначала во многих странах Ближнего Востока, Шапшал надолго осел в Иране. Шахиншах решил дать своему сыну европейское образование и подыскивал ему главного воспитателя. С англичанами, которые наперебой предлагали свои услуги, у шаха были какие– то нелады, и его выбор остановился на Шапшале. Шапшал блестяще выдержал строгий экзамен, которому подвергла его специальная придворная комиссия. Кроме того, шаха прельстило, что Шапшал был караимом, а в караимской религии есть много от мусульманской. Русское министерство иностранных дел с радостью дало Шапшалу разрешение занять пост воспитателя наследника. В Иране шла борьба за влияние между Англией и Россией, и то, что воспитателем наследника шаха станет русский подданный, было на руку министерству.
Шапшал добросовестно выполнял свои обязанности, одновременно старательно изучая все языки м диалекты народов Ирана. Прошли годы. Старый шах умер. Наследник, взойдя на престол, тут же назначил своего бывшего воспитателя советником. Шапшал тяготился столь длительным пребыванием в Иране и своими новыми обязанностями, но должен был оставаться на посту по настоянию нашей дипломатической службы. И вот однажды произошло следующее: один особо приближенный советник шаха оказался замешанным в тайных сношениях с мятежными курдскими племенами. Шах, очень доверявший этому советнику и осыпавший его милостями, пришёл в неописуемую ярость. По его приказу несчастного советника подвергли пыткам в одной из загородных тюрем и должны были казнить. Шах вместе с целой свитой, в которой был и Шапшал, явился к месту казни и, подойдя к осуждённому, в ярости плюнул ему в лицо. Вслед за тем он потребовал, чтобы все члены свиты поступили так же. Когда очередь дошла до Шапшала, он отказался и сказал:
«Ваше величество! Гуманные законы моей родины не позволяют мне плевать в лицо человека, тем более осуждённого на смерть».
«Ах, вот как! — холодно ответил шах. — Значит, тебе его жалко, значит, ты его любишь! Ну, хорошо. Тогда ты разделишь его участь!»
— По Перкунайс![5] — Неожиданно раздалось со стороны дивана.
Сергей Маркович улыбнулся и продолжал рассказ. Шахиншах был неограниченным властителем, с жестоким и необузданным характером. Жизнь Шапшала могла прерваться через несколько минут. Лихорадочно размышляя, что делать, стремясь оттянуть время, Шапшал сказал, что он готов выполнить приказ шаха, но при одном условии: он подданный Российской империи, в которой не принято так поступать. Пусть даст ему разрешение русский консул, тогда он плюнет. Казнь отложили, послали в Тебриз за русским консулом. Приехав и выслушав шаха, консул растерялся и сказал, что он не может решить этого вопроса. Пусть решает посол. Шах вернулся в столицу и вызвал во дворец русского посла. Посол, ознакомившись с делом, развел руками и заявил, что такого прецедента ещё не было в дипломатической практике и что он должен запросить министра иностранных дел. Послали фельдъегеря с запросом в Петербург. Министр прочел запрос и, решив, что дело это тёмное, передал его на высочайшее рассмотрение. Николай начертал резолюцию: «Не плевать!»
Курьер повез в Тебриз письмо министра иностранных дел с разъяснением: «Высочайше повелеть соизволено — не плевать».
Пока тянулось все это дело, нетерпеливый шах приказал отрубить голову осуждённому. Шапшал впал в немилость, зато благополучно выкарабкался из этой истории и с облегчением навсегда уехал из Ирана.
Сергей Маркович усмехнулся:
— Да, вот какие глупые истории бывают в жизни.
— Старина! — Обратился я к Варнасу. — А в твоей жизни были какие–нибудь глупые
истории?
В ответ на моё обращение Вармас впервые за ночь соизволил открыть рот.
— Самый глюпый историй, — негромко и медленно сказал он, — начнёт для нас с тобой сегодня утром, — и откинулся на диван, утомлённый небывалым взрывом красноречия.
Черт побери, может быть, он и прав, но отступать уже поздно. Я не хотел до поры к этому возвращаться. Все думано–передумано. Ничего нового в голову не придёт. Значит, нечего снова без толку про одно и то же думать…
Начинало светать. Окна в комнате совсем побелели. Из мрака все более отчётливо выступали картонные фигуры людей из разных стран Востока, облачённые в подлинные одежды, увешанные настоящим оружием. Волей–неволей приходилось возвращаться из этого призрачного, странного мира к действительности. Впервые за ночь я взглянул на часы. Времени оставалось очень мало. Шапшал перехватил мой взгляд и сказал:
— Да. Скоро мы расстанемся. Не сердитесь на болтливость старика. На прощанье мне хотелось бы рассказать вам одну легенду–загадку. Позволите?
Конечно, я с радостью согласился. Сергей Маркович немного кокетничал. Кем–кем, а уж болтуном его никак нельзя было назвать. Он никогда не говорил просто так.
Шапшал ласково коснулся моего плеча своей большой сильной рукой и начал:
— В славном городе Читракута жил когда–то богатый и могущественный раджа. У него была единственная дочь. Даже бог любви Мадана отдавал должное красоте и уму девушки. На руку её претендовали три молодых брахмана. Все трое очень любили её, были хороши собой и полны истинной учёности, которая в противоположность мудрости мещан не полагает границы познания. Девушка, теряясь в выборе, не знала, кому отдать предпочтение. И вдруг случилось страшное несчастье. Девушка заболела и умерла. Она была зороастрийкой — солнцепоклонницей, по вере которых тело нельзя предавать земле. Безутешный отец вместе с тремя женихами построил из жёлтого камня специально для девушки круглую башню молчания. На верхнюю площадку этой башни они, после совершения необходимых обрядов, перенесли тело девушки. Когда отчаяние, вызванное её смертью, уступило место тяжкому горю, пути трёх
