В 1937 году на парижской Всемирной выставке особая витрина 48-летней севрской скульпторши Эрны Сигизмундовны Давидовой-Вольфсон (псевдоним Дэм) получила почетный диплом и была особо отмечена как Севрской мануфактурой, так и Международным музеем керамики итальянской Фаэнцы. Скульпторша придумала в Севре новую технику «шамотной» глины, позволявшую создавать удивительные скульптурные портреты. Эрна Сигизмундовна была женщина разнообразных талантов. Она занималась также керамикой, а в 1914 году делала кукол для Петроградского театра марионеток. Впрочем, в тот проклятый XX век для удержания их власти на планете двум главным братьям-конкурентам нужны были не ум, не таланты, а чистота идеологии и расы. Большевики изгнали свою элиту за рубеж, а нацисты сожгли художественную звезду Севра Э.С. Дэм и ее мужа в печи лагерного крематория. Они ведь были одной крови с Богородицей и Христом… Французская полиция как могла помогала нацистам в облавах на евреев, но нашлось по меньшей мере две тысячи французов, которые прятали взрослых и детей от смерти. Может, оттого и сохранилась еще такая страна – Франция. Не стоит село без праведника…
В начале 20-х годов многие в русском эмигрантском Париже знали талантливую Эрну Дэм и ее мужа Марка Вольфсона – у них бывали в гостях Бунин, Зайцев, Ремизов, Ходасевич, Билибин, Фондаминский… 17 июля 1943 года супругов забрали во время облавы, увезли в лагерь Дранси, а оттуда в Освенцим.
Счастливее сложилась судьба работавшей для Севра красивой Александры Щекатихиной-Потоцкой. До революции она училась у Рериха и Билибина, а когда овдовела, то уехала в 1923 году по приглашению Билибина в Египет и стала там его женой. Переехав с новой семьей в Париж в 1925-м, она расписывала фарфор для Севрской мануфактуры, участвовала в выставках, а в 1936 году вернулась с мужем в Ленинград, где работала на Государственном фарфоровом заводе, избежала лагеря (в отличие от возвращенца Шухаева), дожила до пенсии и умерла в 1967 году.
В Севре работал и Серафим Судьбинин, еще в 1906 году бывший учеником Родена. Позднее он посещал мастерскую Делашёналя при Севрской мануфактуре, и несколько его работ было куплено Музеем керамики в Севре.
Менее удачно сложились отношения Севрской мануфактуры со знаменитым мастером пореволюционного агитфарфора Сергеем Чехониным. В 1928 году он приехал в Париж для подготовки выставки советского фарфора, там и остался. Однако наладить постоянное сотрудничество с Севром он не сумел, а вдобавок в 1930 году умер его покровитель и поклонник ювелир А. Маршак. Сам Чехонин умер в Германии от инфаркта в начале 1936 года.
Что до города Севра, то в нем – повсеместно (даже в старинной, XII–XIII веков, церкви) – можно наткнуться на роспись по фарфору. Недаром же во всем мире знают: ах, Севр? Это где фарфор…
В конце XIX века парижанам известно было, что «чистый воздух» – в Севре, и оттого, озабоченный слабым здоровьем своей второй жены, Илья Ильич Мечников (несмотря на все связанные с этим трудности и неудобства, которые создавала удаленность его нового жилья от лаборатории Института Пастера, где он трудился) переехал из Парижа в Севр. Вот как описывал и эти его трудности, и самую севрскую жизнь замечательного русского ученого его друг-социолог Максим Ковалевский:
«В Севре Мечников вставал в 5 часов утра, писал статьи и книги, потом отправлялся на поезде в Париж, шел пешком со станции в Институт. А по вечерам Мечников с женой читали вместе беллетристику на русском и французском языках до десяти часов вечера…»
Севр и в первой половине XX века еще оставался симпатичным дачным городком. Здесь была дача поэта и критика Михаила Осиповича Цетлина, писавшего под псевдонимом Амари. У него на даче бывали в гостях многие знаменитые русские изгнанники. У дочери Цетлина Ангелины, которая умерла совсем недавно, хранилась старая дачная фотография: Керенский и Милюков мирно отдыхают в Севре на даче у Цетлина. Ближе к войне на даче появились новые беженцы, из Германии: теперь бежали от Гитлера, как раньше от Ленина и Дзержинского…
Перед войной возник в Севре и русский платный Дом отдыха имени протоиерея отца Георгия Спасского. Упоминая об освящении им в 1938 году православного храма при этом Доме отдыха, созданном почитателями отца Георгия, митрополит Евлогий рассказывает в своих мемуарах почти «достоевскую историю» об этом непогребенном протоиерее:
«Дело построения этого храма имеет свою историю, связанную с тем, что тело почившего о. протоиерея до сих пор остается непреданным земле. Четыре года оно стояло в нижней церкви нашего Александро-Невского храма. Пылкия, истерическия поклонницы почившаго создали культ его имени. Собирались у гроба, украшали его цветами, некоторые у гроба даже исповедывались и т. д. Создавалась нездоровая атмосфера кликушества. Я несколько раз требовал погребения тела; мне обещали, но потом обещания не выполняли; выведенный из терпения, я настоял, чтобы оно было исполнено. Тогда поклонницы перевезли гроб в усыпальницу при одном протестантском храме в Париже. Бедный о. протоиерей! Каким мытарствам подвергли его тело неразумныя поклонницы…»
Королевский Версаль
Почти всякий из моих друзей-иностранцев, приезжающих поглядеть Париж и Францию, помнит, что в программе у него обязательный Версаль, великая столица королей, столица французского абсолютизма, его символ… Иногда, не успев охватить всю свою обширную парижскую программу, друзья меня спрашивают в последние, полубезумные дни визита: «А что, можно без Версаля? Все-таки за город ехать…» Я испытываю в этих случаях затруднение. С одной стороны, как же так – без Версаля? С другой – я помню, что многие, вернувшись после поездки в Версаль, говорят почти разочарованно: «Ну да, конечно… Хотя вот в Царском Селе… Или вот в Петергофе… А то вот еще в Потсдаме… Или в Виланове… Да и в Венгрии…» Короче, Версаль несколько разочаровывает, особенно тех, кто видел его имитации в разных странах (прежде всего – под Петербургом). Смущает ощущение уже виденного («deja vu»). Конечно же, после Версаля загородные и даже иные столичные дворцы строили в разных странах «под Версаль», «а-ля Версаль», ибо Версаль был образцом царственной роскоши. Да и содержатся местные Версали, надо сказать, лучше, чем испоганенный революцией французский, нескончаемо реставрируемый. Похоже на то, как иные любители искусств, насмотревшись на роскошные репродукции какого-нибудь де Кирико, разочарованно вздыхают перед оригиналом… Впрочем, есть и такие, что, вглядевшись в скромный оригинал, находят в нем не замеченные на репродукции красоты, новую прелесть. То же и с Версалем, великим музеем французского искусства и всяческой истории – политической, экономической, дипломатической, религиозной, любовной. Ну да, любовной, ибо Версаль – это не только заповедник архитектуры, но и свидетель иных нравов, хотя и странных, а все же наложивших отпечаток на последующую жизнь Франции. И еще Версаль – это летопись женских характеров. Есть люди, которые всем Версалям предпочитают романный, есть поклонники Версаля мадам дю Барри, или маркизы де Помпадур, или Марии-Антуанетты. Одни во время визита вспоминают забавы и слезы бедняжки Марии-Антуанетты, другие говорят: «Вот здесь король бросил платочек этой безродной Жанне Пуассон-д’Этиоль, которая стала маркизой де Помпадур…»
В Версале есть о чем вспомнить, хотя он сравнительно молод (по сравнению с каким-нибудь замком Блуа): настоящая история его уходит лишь в глубь каких-нибудь двух-трех веков. В начале XVII века здесь была крошечная деревушка, где жили лесорубы да стоял старенький замок. Людовик XIII купил здесь землю, а Филибер ле Руа построил здесь для него в 1624 году не слишком внушительный замок из камня и кирпичей (Сен-Симон назвал его «карточным домиком»). Король, бывший, как все Бурбоны, фанатиком охоты, заглядывал в него иногда, сушил у огня промокшие во время охоты сапоги, жарил на огне яичницу и заедал ее луком. Впрочем, в ноябре 1630 года замку этому суждено было войти в историю: король принял здесь Ришелье и назначил его полномочным министром. Чуть позже король приказал разрушить старый замок, а во времена Регентства места эти пришли в забвение: Анна Австрийская и Мазарини предпочитали Пале-Руаяль, Сен-Жермен, а позднее и Венсен. Однако наследник не забывал это прибежище, и о своем желании обустроить его и отстроить заново он заявил сразу после смерти Мазарини – в 1661 году.
Людовик XIV больше полувека возводил свое любимое детище Версаль, прерывая строительные работы лишь тогда, когда война окончательно опустошала королевскую казну. Однако, едва заключив мир, король снова принимался за строительство: отмечено, что самые крупные начинания почти точно совпадали по времени с заключением очередного мира. Король вникал во все подробности строительства и требовал того же от своих помощников, в первую очередь – от Кольбера. Он даже написал особое руководство по
