значительную часть иранского нефтяного экспорта. К середине 1970-х годов через «Чейз» проходило до 50 -60 млн. долл. в день, а иранские депозиты в какой-то момент в конце 1978 года превысили 1 млрд. долл.
Когда Иран вышел на международные рынки капитала в середине 1970-х годов с целью финансирования крупных проектов его государственного сектора, «Чейз» взял на себя ведущую роль в выпуске восьми синдицированных займов. К 1979 году мы выступали в качестве агента для синдицированных займов на общую сумму в 1,7 млрд. долл., из которых наша доля составляла около 330 млн. долл. Это были значительные, но ни в коем случае не экстраординарные суммы, с учетом того, что общая сумма зарубежных кредитов, выданных «Чейзом» на конец 1979 года, составляла более 22 млрд. долл., а наши общие депозиты превысили 48 млрд.
Более того, ни одна из этих схем финансирования не зависела от каких-либо «особых отношений» между мной и шахом; они были результатом ведущей роли «Чейза» на мировых финансовых рынках. Любопытно, что нам не удалось добиться успеха в плане привлечения самого шаха как клиента; он предпочитал хранить большую часть своих денег в Швейцарии.
ПЕССИМИСТИЧЕСКАЯ КАРТИНА
Перспективы режима шаха в значительной степени зависели от того, каким образом иранский монарх сможет использовать пришедшее к нему нефтяное богатство для реформирования политической и экономической структуры своей страны. Денег было, конечно, достаточно, однако деньги сами по себе не были решением вопроса. Это было одним из тех соображений, которые я изложил ему в Сен-Морисе.
В 1975 году, когда дипломатические и политические отношения между Соединенными Штатами и Ираном стали более близкими в результате инициатив Никсона - Киссинджера, меня попросили войти в недавно образованный Ирано-американский совет по бизнесу; это был аналог Американо-иранского совместного комитета на уровне частного сектора. Американо-иранский совместный комитет был создан Генри Киссинджером и Хушангом Ансари, министром финансов и экономики Ирана, для анализа способов, с помощью которых две страны могли бы улучшить свои экономические связи. В конце 1975 года Совместный комитет попросил Совет по бизнесу организовать конференцию в Тегеране для выработки и предоставления иранскому правительству рекомендаций о тех шагах, которые необходимы Ирану, чтобы играть более весомую роль на глобальных финансовых рынках.
Хушанг Ансари сказал мне, что шах понимал необходимость реформ и хотел, чтобы конференция была созвана как можно скорее. Я попросил экономистов «Чейза» подготовить для конференции, на которой должен был председательствовать, основополагающие документы. Мы запланировали конференцию на май 1976 года в Тегеране и собрали группу известных американцев, в том числе Пола Уолкера, занимавшего в то время пост президента Нью-Йоркского федерального резервного банка, Дональда Ригана, председателя правления «Меррил Линч и Ко.», Питера Дж. Питерсона, председателя правления «Леман бразерз», а также руководителей нескольких крупных коммерческих банков США. Иранцы сформировали делегацию, включавшую ведущих министров кабинета, банкиров и бизнесменов.
Экономисты «Чейза» нарисовали пессимистическую картину Ирана, которую было трудно примирить с картиной финансовой и экономической гегемонии, представлявшейся шаху. Иран располагал большими количествами нефтяных денег и всячески надеялся, что этот источник дохода будет продолжать расти. Однако не было почти ничего из того, что могло бы обеспечить продуктивное использование этих огромных средств. В Иране отсутствовали как организованный финансовый рынок, так и биржа; валюта страны была слабой, обмен иностранной валюты находился в состоянии хаоса.
Еще важнее было то, что юридическая система и система государственного управления Ирана не обладала прозрачностью, подотчетностью и не вызывала доверия, без чего нельзя рассчитывать на привлечение иностранных инвестиций. Все, что имело какое-либо экономическое значение, принадлежало правительству и управлялось им целиком сверху донизу и от центра к периферии, что приводило к огромнейшим потерям, неэффективности и коррупции. Любое действие требовало выплаты взяток, знакомства с кем-то находящимся у власти или и того, и другого. Эта система была выгодна для семьи шаха и членов его внутреннего круга, и они не хотели, чтобы она изменилась. И до тех пор, пока эти основные условия оставались без изменений, было маловероятно, что шах сможет реализовать свое видение Тегерана как международного финансового центра или видение Ирана как серьезной глобальной экономической державы.
Представленная нами картина не вызвала у иранцев радостных чувств. На обеде в конце конференции премьер-министр Амир Аббас Ховейда в своей страстной речи обратился к нам с упреком за экспорт в Иран того, что он назвал «отсутствием морали». Он осуждал американские компании за то, что они давали взятки иранским чиновникам, а затем принимали откупные за контракты по военным поставкам на многие миллионы долларов. Замечания Ховейды были своекорыстной необоснованной попыткой возложить на Запад вину за глубоко укоренившиеся в иранской системе неполадки. Когда мы встретились с шахом, чтобы доложить о выводах конференции, он обещал изучить их, однако я думаю, что он уже ощущал, что стремительный рост богатства Ирана не решал проблемы страны, а углублял их. Шах привел в действие процесс социальных и политических изменений, однако пока не было видно, сможет ли он контролировать этот процесс или же процесс будет контролировать его.
Однако на тот момент позиции шаха в стране оставались сильными, а его отношения с Соединенными Штатами - прочными. В конце 1977 года президент и госпожа Картер нанесли официальный визит шаху в Тегеране. На государственном банкете накануне Нового года президент Картер в транслировавшемся по телевидению выступлении говорил о важности отношений между США и Ираном. В частности, он сказал: «Иран в связи с огромной руководящей ролью шаха является островом стабильности в одном из относительно бурных регионов мира... Нет другой страны, с которой мы имели бы более тесные консультации в отношении региональных проблем, касающихся обеих наших стран. И нет лидера, по отношению к которому я испытывал бы более глубокое чувство личной благодарности и личной дружбы».
КОНЕЦ ДИНАСТИИ
Во время моего последнего визита в Иран в марте 1978 года все казалось спокойным, однако среди тех, с кем мы разговаривали, я ощутил нарастающее недовольство правлением шаха. Когда я посетил шаха во дворце Нья-варан, он был вежлив и проявлял интерес к тому, что я высказывал, однако от других мы узнали, что он становился все более и более изолированным, нетерпимым по отношению к критике и нерешительным. Бурный рост иранской экономики после 1975 года прекратился, и на смену ему пришли спад, резкое сокращение государственных расходов и растущая безработица. На улицах Ирана мы видели проявления гражданских беспорядков на религиозной основе, которые за несколько месяцев превратились в полномасштабную революцию против режима шаха.
Девять месяцев спустя шах сел в кресло пилота Боинга-707 и в последний раз вылетел из Тегерана. Его одиссея началась.
ШАХ В ИЗГНАНИИ
