Когда шах покинул Тегеран в середине января 1979 года, я думал, что он направится непосредственно в Соединенные Штаты, где президент Картер предлагал ему политическое убежище. Вместо этого он со своей свитой полетел в Египет по приглашению Анвара Садата. Я не слишком много думал о его передвижениях, поскольку был более обеспокоен влиянием иранской революции на «Чейз». Как оказалось, новое иранское правительство, руководимое Мехди Базарганом, умеренным националистом, который хотел как демократизации, так и модернизации своей страны, вскоре позволило иностранным компаниям возобновить свою деятельность, и финансовые отношения «Чейза» с Ираном вернулись к норме. Таким образом, хотя я в личном плане сожалел об обстоятельствах отъезда шаха, у меня не было оснований думать, что мне в дальнейшем придется иметь с ним какие-либо дела.
Через несколько дней после того, как шах оставил Тегеран, я предпринял поездку на Ближний Восток. Моей первой остановкой был Египет где я должен был встретиться с Анваром Садатом в Асуане 22 января 1979 г Садат опоздал и извинялся, объясняя, что был в аэропорту, прощаясь с шахом, который направлялся в Марокко по приглашению короля Хасана. Садат сказал, что посоветовал шаху остаться в Египте, чтобы он мог быстро вернуться в Иран, если условия изменятся. Но шах пренебрег его советом, заявив, что американцы «вынудили его уехать» и никогда не позволят ему вернуться54.
Триумфальное возвращение в Иран аятоллы Рухоллы Хомейни в начале февраля сняло всякую возможность того, что шах сможет вновь взойти на трон. Ликующие толпы, скандирующие «Смерть шаху!», приветствовали престарелого религиозного деятеля, и временное правительство, созданное шахом, так же, как и иранская армия и военно-воздушные силы, быстро капитулировало. Несмотря на то, что Хомейни вначале поддерживал правительство Базаргана, между ними были серьезнейшие разногласия по многим позициям, и вопрос о том, кто будет править Ираном, оставался висящим в воздухе в течение нескольких месяцев. В то время как Базарган напряженно работал по восстановлению внешних отношений, ненависть аятоллы к Соединенным Штатам стала мощной силой в политике Ирана. В середине февраля иранские радикалы захватили американское посольство и в течение короткого времени удерживали посла Уильяма Салливана и его персонал в качестве заложников, пока Базарган не вмешался, чтобы освободить их.
Несмотря на этот инцидент, Соединенные Штаты официально признали правительство Базаргана в конце февраля. Администрация Картера приняла решение о работе с представителями умеренного направления в надежде укрепить их позицию против двух крайних сторон политического спектра, появившихся на политическом ландшафте Ирана: марксистов - слева и фундаменталистов - справа. В результате администрация Картера втихомолку переменила свою позицию в отношении предоставления шаху политического убежища.
Перед тем как шах оставил Иран, посол Салливан заверил его, что шаху и его семье будут рады в Соединенных Штатах. Сам президент публично подтвердил это приглашение, когда он отметил на пресс- конференции 17 января: «Шах в настоящее время находится в Египте, а позже прибудет в нашу страну». Вскоре после прибытия шаха в Марокко посол Ричард Паркер заверил его в том, что предложение президента Картера о предоставлении убежища в Соединенных Штатах остается открытым, однако посоветовал ему не исключать при желании возможности ускорить отбытие в случае изменения обстоятельств. Шах проигнорировал совет посла и оставался в Марракеше еще в течение нескольких недель.
Король Марокко Хасан был гостеприимным хозяином, однако у него имелись свои проблемы с исламским фундаментализмом. Кроме того, в начале апреля в Марокко намечалось проведение заседаний Исламской конференции, на которой должны были присутствовать арабские лидеры, враждебные по отношению к шаху. Соответственно, король попросил шаха уехать, причем не позже 30 марта. После этого шах проинформировал посла Паркера, что готов принять предложение президента Картера о политическом убежище. Однако, как я вскоре узнал, было уже слишком поздно.
К началу марта администрация Картера приняла решение, что поддержка правительства Базаргана важнее, чем предоставление шаху политического убежища. Совет по национальной безопасности, причем советник по национальной безопасности Збигнев Бжезинский горячо протестовал против этого, пришел к заключению, что шаху не следует разрешать въезд в Соединенные Штаты. Президент Картер согласился и попросил государственного секретаря Сайруса Вэнса «поискать вокруг, чтобы помочь ему найти место, где он мог бы остаться».
ОТКАЗ ПРЕЗИДЕНТУ
Я впервые узнал о том, что политика изменилась, 14 марта 1979 г., когда мне в Нью-Йорк позвонил заместитель государственного секретаря по политическим вопросам Дэвид Ньюсом. Ньюсом сказал, что он звонит по поручению президента Картера. Президент рассмотрел ситуацию в Иране, включая угрозу того, что американцы могут быть захвачены в качестве заложников, если шах приедет в Соединенные Штаты, и принял решение, что разрешать ему въезд в страну неразумно, по крайней мере в данный момент. Ньюсом спросил: не согласился бы я полететь в Марокко и проинформировать шаха об этом решении?
Просьба Ньюсома удивила меня не в последнюю очередь потому, что мои отношения с шахом никогда не были особенно близкими. Захваченный врасплох, я немедленно отказался. Не принято с легкостью отвечать отказом на просьбу президента Соединенных Штатов, однако я сказал Ньюсому, что не могу понять, как президент игнорирует американскую традицию, отказывая в политическом убежище человеку, который был большим другом нашей страны. Я не дал согласия быть соучастником в этом решении.
Генри Киссинджер позже говорил, что Ньюсом сначала позвонил ему, и он отверг эту просьбу столь же твердо, как и я. Генри назвал это решение «национальным бесчестьем». В конце концов, послание доставил посол Паркер, который также сказал шаху, что Государственный департамент после многочисленных запросов нашел только две страны, готовые принять его, а именно Южную Африку и Парагвай. Шах не пожелал направиться ни в одну из этих стран.
ПРОСЬБА СЕСТРЫ
Немногим более недели спустя после моего разговора с Дэвидом Ньюсомом принцесса Ашраф (она и шах были близнецами) передала мне, что хотела бы переговорить со мной. Я несколько раз мельком встречался с Ашраф, когда она была представителем Ирана в Комиссии ООН по правам женщин. Джозеф Рид и я навестили ее в ее особняке на Бекман-плейс в Нью-Йорке вечером 23 марта.
Ашраф, женщина маленького роста, была горячо преданной своей семье и очень практичной. Явно расстроенная, она описала трудную ситуацию, в которой находился ее брат, и просила меня ходатайствовать перед президентом Картером, чтобы он отменил свое решение или, по крайней мере, помог найти шаху убежище где-то еще. Ашраф сказала нам, что король Хасан определил, что ее брат должен отбыть из Марокко самое позднее через семь дней. «Моему брату уезжать некуда, - сказала она, - и не к кому больше обратиться».
Я был в неловком положении. В моих прежних отношениях с шахом не было ничего такого, что заставило бы меня ощущать по отношению к нему какие-либо твердые обязательства. Он никогда не был моим другом, которому я был бы чем-то лично обязан; его отношения с банком не были отношениями, которые могли бы оправдать необходимость пойти ради него на личный риск. Напротив, если бы иранские власти решили, что я оказываю слишком большую помощь шаху и его семье, последствия для «Чейза» могли бы быть суровыми. Поэтому я слушал принцессу с интересом и озабоченностью, однако не брал на себя обязательств предпринимать какие-либо действия.
В тот же вечер я обедал вместе с Генри Киссинджером и Хэппи Рокфеллер, вдовой Нельсона, в ее
