автомобиль. Им было трудно привыкнуть к автомобильному рулю и больше всего нравилось водить один из наших электрических автомобилей, которые были популярными до появления модели Т Генри Форда, поскольку в электрическом автомобиле, как и в двухколесном экипаже, водитель сидел наверху, как кучер.
Линкольн не был типичной частной школой, подобной школе Браунинг или Сен-Бернар для мальчиков или школ Шапен или Брирли для девочек, где учились дети из большинства богатых семей. Стоимость обучения в школе Линкольн была низкой, с тем чтобы школа была доступной на конкурентной основе детям из любых семей. Линкольн был школой совместного обучения, и контингент учащихся отражал разнообразное население города. В моем классе были несколько детей из семей богатых бизнесменов и банкиров, однако большинство моих одноклассников происходили из относящихся к среднему классу семей ученых или художников. Один из них, Тессим Зорак, был сыном хорошо известного скульптора Уильяма Зорака, жена которого Маргарита была художницей и ткала гобелены. Были несколько детей недавних иммигрантов, один был даже белоэмигрантом из России. Мои соученики отличались высоким интеллектуальным уровнем и, подобно мне, больше интересовались не спортом, а другими видами деятельности.
От всех других школ Нью-Йорка того периода школу Линкольн отличала экспериментальная программа и метод преподавания. Отец был страстным и щедрым сторонником методов преподавания Джона Дьюи6 и поддерживал усилия по реформе школы. Отец и другие основатели школы Линкольн считали, что современные учебные заведения должны быть чем-то большим, чем просто места, где запоминаются факты и формулы и что-то заучивается наизусть; школы должны были быть тем местом, где людей учили думать и самостоятельно решать задачи. Школой Линкольн управлял Педагогический колледж Колумбийского университета при значительной финансовой поддержке на протяжении первых лет существования школы со стороны Генерального совета по образованию. Это была экспериментальная школа, предназначенная для претворения в практику философского подхода Джона Дьюи.
В Линкольне делали упор на свободу детей учиться и играть активную роль в собственном образовании. По большинству предметов мы не получали подробных заданий по учебнику: нас учили отправляться в библиотеку и самим находить информацию. По существу, нас учили тому, как следует учиться, а не заставляли просто повторять факты, которые должны были остаться у нас в голове. Однако были и определенные недостатки. Что касается меня, то у меня были трудности с чтением и правописанием, которые мои учителя, ориентируясь на «прогрессивную» теорию образования, не считали достаточно серьезными. Они полагали, что я просто медленно читаю и буду развиваться в своем собственном темпе. На самом деле у меня была дислексия7, которая никогда не была диагностирована, и на это никто не обратил особого внимания. В результате моя способность к чтению, как и грамотность улучшились с возрастом лишь незначительно. Все мои братья, за исключением Джона, а также сестра Бэбс в какой-то степени страдали тем же самым.
С другой стороны, в школе Линкольн у меня были очень хорошие учителя. Я объясняю продолжавшийся всю мою жизнь интерес к истории влиянием Элмины Луке, учительницы шестого класса, которая делала прошлое необычайно живым. Хотя школа Линкольн, наверное, в чем-то оставила меня и неподготовленным, в возрасте 17 лет я смог поступить в Гарвардский университет и далее завершить обучение в нем с умеренными успехами.
ПОКАНТИКО
Зимой семья проводила уикенды в поместье, находившемся в Покантико-Хиллз в округе Вестчестер, непосредственно к северу от того места, где берега реки Гудзон соединяет сейчас мост Таппан Зи. Мы ездили в седане «Крейн Симплекс», крыша которого была достаточно высокой, чтобы человек среднего роста мог стоять внутри в полный рост. В нем были откидные боковые сиденья и могли удобно размещаться семь человек, включая шофера.
Для детей это путешествие казалось бесконечным. Современных автострад не было, и дорога от Манхэттена занимала примерно полтора часа: я четко помню запах плюшевой ткани на сиденьях, от которого меня всегда начинало немного укачивать.
Дед начал скупать земли в Покантико в начале 1890-х годов поблизости от имения своего брата Уильяма, также находившегося на реке Гудзон. Юго-восток графства Вестчестер представлял собой сельский район с большими площадями, занятыми лесами, озерами, полями и речками. В изобилии был представлен животный мир. В конце концов, семья приобрела около 3400 акров, которые окружали и включали почти полностью маленькую деревушку Покантико-Хиллз, большая часть жителей которой работала на нашу семью и жила в домах, принадлежавших деду.
Деревянный дом, который занимали мои бабушка и дед, сгорел в 1901 году. Не желая строиться заново, они переехали ниже по холму в меньший дом под названием Кент-хаус, который вполне их удовлетворял. После немалых уговоров со стороны отца они, в конце концов, построили более солидный дом на вершине холма, рядом с местом, где раньше стоял старый дом. Дед занимал Кикуит с 1912 года до своей смерти в 1937 году, а потом в него переехали мать и отец.
Первый дом моих родителей под названием Эбитон Лодж в «парке» представлял собой большое эклектичное деревянное строение, находящееся ниже по склону холма по отношению к Кикуиту. Внутри Эбитон был отлично отделан дубовыми панелями и имел дубовые полы, которые вызывали ощущение тепла и уюта. Широкая дубовая лестница вела из вестибюля на второй этаж, и почти весь холл на втором этаже был занят огромным дубовым столом. Я вспоминаю, что именно на этом столе я увидел первую страницу газеты «Нью-Йорк геральд трибюн» за тот день, когда в 1929 году обрушился фондовый рынок. Во многих комнатах, включая несколько спален, были камины. Камин в гостиной всегда топился в холодную погоду, что создавало приятную и располагающую атмосферу. Вдоль стен стояли полки для книг со стеклянными дверцами, на них стояли книги хорошо известных авторов, в частности Чарльза Диккенса и Роберта Луиса Стивенсона, а также переплетенные экземпляры журналов «Кантри Лайф» и «Сент-Николас», представлявшие собой наследие викторианской Америки. Единственной картиной в доме, имевшей какую- либо ценность, был большой пейзаж Джорджа Иннеса.
Между гостиной и столовой находился длинный коридор, стены которого были украшены головами крупных охотничьих трофеев. Я не имею представления, откуда они появились, поскольку отец, конечно же, никогда не был в Африке на сафари. Прошло немного времени после президентства Тедди Рузвельта, и охотничьи трофеи все еще были в большой моде. В передней также стояло чучело императорского пингвина. Адмирал Ричард Бэрд подарил его отцу в знак благодарности за финансовую поддержку его экспедиций в приполярные районы. В те дни адмирал Бэрд часто навещал нас, и во время своей первой экспедиции в Антарктику он прислал мне телеграмму со станции «Литтл Америка», в которой говорилось, что он называет свой временный лагерь в мою честь. Для тринадцатилетнего мальчика это было необыкновенной новостью. Бэрд открыл горные хребты около моря Росса, и один из них он назвал хребтом Рокфеллера - хребет носит это имя до сегодняшнего дня. Еще одним знаменитым посетителем был Чарльз Линдберг, который провел с нами уикенд вскоре после его одиночного перелета через Атлантический океан в 1927 году.
Через земельный участок, принадлежавший деду, проходила ветка Путнамского отделения Нью- Йоркской центральной железной дороги, и сразу за входными воротами находилась небольшая станция. Я вспоминаю звуки свистка и пыхтенье паровоза, которые я слышал, когда ночью лежал в постели. За окном моей спальни рос большой клен, осенью становившийся ярко-красным. Когда его листья опадали, я мог видеть склон холма и овец, пасущихся на поле для гольфа, вплоть до вершины холма, где находился Кикуит. На поле пастух-шотландец пас стадо овец, чтобы не отрастала трава.
Результатом уроков по естественной истории, на которые я ходил вместе с Генри Фордом II в один из летних сезонов в штате Мэн, было появление живого интереса к изучению природы, в частности к
