тем, что говорилось ранее, но кто эти «мы»? Вот – предмет для дискуссии.
Сергей Кургинян: Перед тем, как сказать, быть может, не совсем политкорректные слова по этому поводу, я представлюсь. Я не входил в Коммунистическую партию Советского Союза, не был членом КПСС, а наоборот – отчасти преследовался в эпоху Брежнева. Но когда я понял, что рушится не засилье бюрократии, а просто мироустройство, я довольно быстро пришел в партию в то время, когда из нее бежали. И вдруг я там оказался вознесен на предельные высоты. В числе прочего, мы там создали некоторый Институт коммунизма и на протяжении этих 20 лет его сохранили. Не только выстояли, но теперь, как видите, переходим в наступление. Поэтому для нас «коммунизм» - не пустое слово, не некий пройденный этап, не реликт, а что-то, что принадлежит будущему. Но! Для того чтобы это принадлежало будущему, давайте посмотрим, что происходит на территории, предположим, близкой и к России, и к вам.
Вот, например, Украина. Есть Янукович и Тимошенко, которая сидит в тюрьме. Дело, конечно, не в том, что она сидит в тюрьме, а в том, что оба себя исчерпали – и один, и другой. Население Украины реально разочаровано и в Януковиче, и это понятно, и в Тимошенко, потому что это был самый ужасный период. Но ни Симоненко, ни Мороз не могут воспользоваться этой ситуацией. А кроме них существует еще Тягнибок, что знаменует собой сваливание в фашистскую сторону.
Молдавия, которая ненадолго воспользовалась коммунистической ситуацией. Там мой близкий знакомый Марк Ткачук, который очень любит мои книги и так далее, ничего не сумел извлечь из этой ситуации.
Ситуация – крайне левая, возможно, возникает в Европе быстрее, чем коммунистические силы могут этим воспользоваться. Они абсолютно не готовы к тому, что у них может возникнуть новый шанс. Они настолько убедили сами себя, что этого шанса у них никогда не будет, что находятся в специфическом состоянии. Кроме того, у всех этих идей должен осуществиться глубочайший «апгрейд». Никто не разработал по существу идею отчуждения. Мы все говорим об эксплуатации по Марксу, но никто не говорит «отчуждение». Никто не привел Маркса в некоторое новое состояние ситуации. Никто не проанализировал, что происходит с пролетариатом на современном этапе. Должны ли мы о нем говорить? Становятся ли постиндустриальные группы классами? И можем ли мы говорить о постиндустриальных группах – «мы», как о субъекте, потому что проблема субъекта мне наиболее близка.
Теперь нам говорят, что, конечно, это все должно адресоваться обществу и только тогда будет существенно, когда будет поддерживаться огромными общественными силами. Я вам могу сказать, что мы – наше движение – провели самое крупное социологическое исследование в истории России, реально опросив 30 тысяч человек. Вы знаете, что ни Гэллап, никто другой таких исследований не проводит. Сейчас о желании отстаивать советские ценности в большей или меньшей степени и нежелании их дальнейшей деконструкции говорят 89,7 процента российского населения. 89,7 процента! При этом ни Зюганов, ни кто- то другой этим воспользоваться не может все из-за этих же проблем. Возникает вопрос: когда мы говорим с широкими слоями общества, обладаем ли мы языком? Есть ли у нас язык, как говорит франкфуртская школа: субъект, дискурс и язык? Сначала формируется дискурс, потом – структура.
А дальше я скажу вещи не очень политкорректные в западных странах. Я это знаю и по Израилю, и по другим странам мира, но, тем не менее, я их назову, потому что в них убежден. Когда мы говорим, что элиты – в прошлом, и элит нет, это просто политкорректная формула, которая прикрывает собой то, что элиты – есть! И такие, что дальше – некуда! И если ты выходишь с конференции в Париже и начинаешь разговаривать с людьми, то они рассказывают всё про эти элиты. Без всякой конспиративной теории. Они называют высшие учебные заведения, из которых рекрутируется элита (это в сущности один институт), они называют технологии рекрутирования лиц – все ясно!
Вопрос не в этом, а вопрос в том, существуют ли контрэлиты? И не отдадим ли мы контрэлитную нишу только ультраправым силам? Потому что ультраправые контрэлиты есть. Но почему не быть левым – в современном значении этого слова – контрэлитам? Когда я говорю «мы», я имею в виду узкие контрэлитные группы. Ну да, в отдельном кабинете в лондонской библиотеке сидел человек по имени Карл Маркс и что-то писал. Он был один. Но он создал концепт! Концепт разработала контрэлита. Контрэлита выдвинула концепт в режим доктрины – доктрина была доведена до идеологии – идеология была передана массам. Значит, узкие контрэлитные группы могут создать интеллектуальные клубы и площадки, выработать язык, структуру и дискурс, замерить отклики на это, выдвинуть средства массовой коммуникации и сформировать партии.
Почему этот процесс не может состояться? Я боюсь, что возможности для подобного рода вещей будут предоставляться быстрее, чем люди будут готовы ими воспользоваться. Мой пример – восточноевропейские страны, где никто не смог воспользоваться по существу огромными предоставленными возможностями. Общество-то дало весь кредит доверия. Молдавия вся поверила, что ее вернут Воронину, и там коммунисты сделают новую жизнь! А там же ничего не произошло, кроме другой модификации все того же самого. Украина мечется, а главные группы, на которые существует надежда, молчат. То есть они не молчат – они как-то там чуть-чуть шевелятся.
И я завершу этот монолог русским анекдотом: человек потерял деньги и хлопает по карманам. «Нету, нету денег, потерял, потерял!». А ему говорят: «А почему ты в этот карман не лезешь?» - «Боюсь!» - «А чего ты боишься?» - «А вдруг и там нет?!». Смысл здесь заключается в том, что вот этот карман – левый – в него никто не сует руку, потому что все боятся и подозревают, что, может быть, там ничего и нет? Может быть, все серьезные посткоммунистические структуры удовлетворились тем, что они займут свое место в процессе, что это место будет очень умеренным, но, тем не менее, оно будет по-своему респектабельным. Зачем Зюганову две трети голосов в парламенте? Ему вполне достаточно того, что он получил. Он испуган тем, что он получил. И он не хочет больше. Понимаете?
Я думаю, что нам придется начинать с контрэлиты. Не надо бояться слова «элита», она есть и никуда не денется. Она так круто сейчас будет заворачивать гайки, что дальше некуда. К такой классике будет возвращаться!
То, что правая контрэлита в Европе не фантом, я знаю точно. И это то, что ждет своего часа. И у нас [в России] – тоже. Значит, если левая контрэлита – не фантом, если она существует, формируется, создает интеллектуальные клубы, площадки, разрабатывает язык и все прочее. Если строит средства массовой коммуникации, посылает сообщения в массы, имеет возможности мониторить отклики – то дальше она переходит к настоящей демократической конституционной партийной борьбе. То есть продолжает ее, но, может быть, с «апгрейдом».
Мы говорим сейчас об «апгрейде» левых групп. У нас даже термин есть: «СССР 2.0». Мы имеем в виду классическую компьютерную формулу «апгрейда», она очень популярна сейчас во всем мире, в России – точно. Так, может быть, речь идет о «коммунизме 2.0», о левом ренессансе? Но он без контрэлиты, как нам кажется, невозможен. Возможно, это наша экзотическая точка зрения. Но нам она представляется безальтернативной. Мы действуем именно так. И готовы открыть свои двери для тех, кто захочет ознакомиться с нашим опытом. Можно рассматривать это как мое реальное приглашение.
Т.Жданок: Спасибо! Я предоставляю сейчас слово еще двум нашим приглашенным гостям: господину Захариеву и господину Паглиани.
Захари Захариев (
Первое, что я хотел отметить, – то, о чем говорил Джульетто, – по поводу характера кризиса. Если мы не начнем оттуда, мы никогда не найдем ответов на вопросы, которые поставлены потом. А кризис, как он сказал, – я тоже много раз выступал по этой теме, – кризис имеет глубокий структурный характер. В этом плане можно сказать, что это – цивилизационный кризис. Это кризис перехода человеческого рода в новое цивилизационное состояние. Все мы знаем, что такие времена обозначаются в истории как смутные, «черные» времена. Они длились в период перехода от рабовладельческого строя к феодальному, как правило, пять-шесть веков. Вспомним, сколько времени длился переход от феодализма к капитализму. Он стал короче, но все-таки примерно три-четыре века. Здесь есть такой интересный феномен – это ускорение темпа развития цивилизации. Я его называю ускорением темпа истории. Вот поэтому наш переход к новому цивилизационному состоянию будет более коротким. Он начался где-то в начале 50-х годов прошлого века.
