— Я бы не советовал сейчас говорить с Володей. А потом, зная Танюху, могу сказать определенно: она уже в дороге, нам ее не остановить.
Дверь в номер распахнулась, ввалился взъерошенный, избитый Нефедов. Леонидов изумленно уставился на него:
— Ты чего здесь? Где Володя?
— Спокойно, спокойно. Я решил проблему. Спит Володя.
— Ну, ребятки, я к себе — полежу. Отдыхайте. Выезд в восемь ноль-ноль, —устало вздохнул Фридман, как будто подвел итог. — До завтра.
— До завтра дотянем. А завтра... — Нефедов неопределенно развел руками, всем видом давая понять, что завтра он ни за что не отвечает.
для которых и предназначались препараты, которыми он пользовался.
Когда-то давно, еще в другой жизни, он успокаивал себя тем, что в любой момент волен остановиться. Делал паузы, сначала на месяцы, потом на недели. Но паузы сокращались, и вот он уже не может без лекарства.
Выбор простой: или жить как сейчас, или не жить вообще. Несколько раз он решался: «лучше умру», но решимость быстро таяла. И главным был не страх смерти, а обреченное желание жить. И все продолжалось по кругу: «Зачем жить? Это не жизнь. Я все сделал. Уйду—никто и не заметит». И снова: «Нет, я смогу! Я выскочу!» И в жутких бессмысленных мучениях проходило еще несколько дней.
Но иногда, в самые отчаянные часы, вдруг ненадолго, как будто где-то приоткрывалось окно, появлялись слова, строчки, строфы, за которые потом не было стыдно. Только желание снова услышать далекую музыку и, подчиняясь ей, записать неуловимое, но так хорошо знакомое; только это желание и давало силы остановиться и круглосуточно мучиться невыносимой болью, тревогой, стыдом.
Но сейчас даже это окно не открывалось. Музыки не было. Он чувствовал, что обречен.
мы? Вы что, в первый раз на гастролях? Как так можно?»
Леня был в отчаянии. У себя в номере он, не разуваясь, повалился на кровать. Еще днем, после разговора с Володей, он воспрял духом. Поверил, что все обойдется. «Ну действительно, кто такой этот Бехтеев? И кто такой Высоцкий? Что, Бехтеев — главный в республике? Что, нет людей, которых он боится? Володя — двери ногой в любой кабинет! Володя — звезда! Не по зубам он вам, Виктор Михайлович! Он с вами сам разберется!»
Но теперь Леня понял, что рано расслабился. Зря понадеялся на Володины возможности. Володя — просто актер, больной, несчастный, одинокий человек. А сам он, Леня, — гнида и стукач! И нечего себя обманывать и оправдываться. Самая настоящая гнида!
В дверь постучали. Леня открыл не спрашивая. Он знал, кого увидит, и не ошибся. На пороге стоял Бехтеев.
— Не приглашаешь?
— Проходите, — Леня посторонился.
Бехтеев вошел. Огляделся, куда бы присесть. Леня убрал с кресла свой дипломат, но гость садиться передумал. Несколько секунд он постоял, рассматривая свои ботинки, и, подняв глаза на Леню, тихо и совсем буднично спросил:
— Леня, что за лекарства?
— Не понимаю.
— Он болен?
— Чем?
— Это я тебя спрашиваю — чем?
— Виктор Михайлович, я же не доктор! — уныло протянул Леня.
Михалыч произнес, упирая на каждое слово:
— Он принимает наркотики?
— Як этому никакого отношения не... — Леня осекся, но было уже поздно.
Михалыч улыбнулся:
— Ладно. Работай.
Он повернулся, собираясь уходить. Леня схватил его за рукав:
—А когда вы их?.. То есть нас... Ну, чтобы я знал... Когда билеты будем жечь, наверное?.. Как мне-то быть? Вы же задержите?
Михалыч отстранил от себя Фридмана:
— Леонид, меньше знаешь — крепче спишь!
— Но его тут на день рождения зовут. Ехать?
— Много вопросов. Делай все как обычно.
Михалыч вышел в коридор. Фридман закрыл дверь на ключ и с ужасом уставился на телефон. Затем осмотрел весь номер, сел на кровать и схватился за голову...
* * *
Михалыч не спеша возвращался на коммутатор. Ему хотелось бежать, немедленно начинать действовать. Однако он специально шел медленно, почти торжественно, стараясь успокоить дыхание и замедлить биение сердца. Теперь он точно получит признательные показания от гастролера.
«Его надо задержать за употребление и хранение наркосодержащих препаратов. Подержать в камере пару суток, а потом помахать перед носом ампулой — и будет любое признание. Только бы не сорвалось! Только бы эта Татьяна приехала!»
Михалыч заглянул на коммутатор гостиницы:
— Гена, а ну выйди.
Геннадий послушно выбрался к нему в темный предбанник.
— Слушай меня, — заговорил Михалыч. — Возьми двоих ребят потолковее, машину и езжай в Ташкент. Самолет из Москвы садится где-то в обед. Пассажирка —Татьяна, лет двадцати, думаю красивая. Захочет ехать на машине до Бухары. Все, больше ничего не знаю. Вычислишь ее, задержишь с багажом, и сразу—звонок мне. Работай.
Гена кивнул. Михалыч наконец отправился в свой номер — спать.
Глава одиннадцатая
«ЕГО ВСЕ ЛЮБЯТ»
Последние месяцы Татьяна была счастлива. Не просто влюблена — такое случалось с ней и раньше, — а именно счастлива. Она — с ним. Ничего специального она д ля этого не делала. Просто вдруг поняла: ей нужно быть с ним. И он то ли разрешил, то ли попросил... Она не могла вспомнить, как это произошло. Все вдруг откатилось даже не на второй план, а вообще за кадр. Учеба, друзья, семья, мечты о будущем. Она ждала каждого следующего дня, а когда этот день наступал, жила только им. То его нет! То он здесь. То он болен, то счастлив удачной строкой, то сломалась машина, то отключили воду, то уехал, то вернулся... И все становилось огромным, существенным, драматичным — и в то же время легко решаемым, смешным, а главное—безумно интересным.
Она не сразу поняла, что это любовь — то, во что превратилась ее жизнь. А когда поняла, пришел страх. Сначала она боялась соперниц, ревновала к друзьям, к театру, боялась, что это все вот-вот закончится. Но очень скоро страх сконцентрировался и заострился. Она стала бояться за него. Его смерть неминуема. Прямо сейчас или через год — но смерть была рядом с ним всегда. Его тенью, кругом китайского желтого абажура, пустым гитарным футляром, остановившимися часами. И он это знал, и она. Знали и ждали. Разница только в том, что она боялась, а он нет.
Едва лишь зазвонил телефон, Татьяна поняла: вот оно, то, страшное. Спросонок из разговора с Пашей не запомнила почти ничего. Кроме одного: надо ехать и взять с собой коробку. Но этого оказалось достаточно. Главное — он жив. И значит, необходимо оказаться там — рядом с ним. Его жизнь в этой обувной коробке с надписью «ZЕВО-ZЕВО».
Татьяна положила ее в сумку, сверху бросила вещи, тетрадки. «Больничной» ручкой аккуратно
