больное.
—Ты что-то знаешь, Леня?
— Да, знаю. Я знаю, что им нужен ты. Не я, не Татьяна — а ты. И поэтому не ходи. Всем будет лучше, если ты просто уедешь. Хочешь, я пойду к нему?
— Не хочу. Я сейчас. Как его зовут?
— Виктор Михалыч.
Володя отстранил Фридмана, но тот схватил его за руку.
— Он будет говорить тебе про меня. Это правда, прости.
Володя взял Леню за плечи. Леня поднял голову и посмотрел Володе в глаза.
— Леня! Что бы он ни сказал—ты мой товарищ. Был и будешь. Не трясись.
Высоцкий направился к Михалычу.
— Я с тобой. — Фридман устремился за ним.
Володя, подойдя, слегка замялся — подавать или не подавать руку?
— Виктор Михалыч? Здравствуйте. По-моему, я вас где-то видел.
— Я вас тоже. Здравствуйте. Давайте зайдем, а то мы как на сцене.
Действительно, вся очередь на регистрацию смотрела на них. Михалыч открыл дверь и пропустил Высоцкого вперед, затем повернулся к Фридману.
— А ты куда? До тебя еще дойдет очередь. Стой здесь. Не пускай никого.
— Я вам не швейцар!
— Ты не швейцар. Ты — сексот. Делай, что тебе говорят, — отрезал он.
Фридман опустил голову.
— Хорошо, я постою.
Но как только дверь за Михалычем закрылась, Фридман рысью помчался к выходу на площадь.
Володя ожидал Виктора Михайловича в зале с роскошными креслами, полированным столом с двенадцатью стульями, с цветным телевизором, небольшой барной стойкой. За широкими окнами открывался вид на летное поле.
— Это что же, пыточная тут у вас?
— Нет, это депутатский зал. Располагайтесь. Времени мало, давайте сразу к делу.
Михалыч удобно устроился в мягком кресле.
— Отдайте, — сказал Володя.
— Что? — Михалыч удивленно вскинул брови.
— Да то, что взяли.
— Вот это? — Михалыч вытащил из кармана паспорт, положил его на стол. — Или вот это? — Он достал ампулу и аккуратно поставил ее рядом.
Володя помрачнел и присел на край кресла.
— Паспорт.
Михалыч раскрыл паспорт Татьяны.
— Ивлева Татьяна Петровна подозревается в совершении действий, предусмотренных статьями 221 и 223 УК Узбекской ССР—незаконное приобретение, хранение и транспортировка наркотических средств, дала объяснение и подписку о невыезде.
Он извлек из портфеля бумаги с подписями Татьяны.
— Это — лекарство... Оно принадлежит мне.
— И это?
Михалыч достал коробку «ZЕВО-ZЕВО», открыл ее и вытащил упаковки с ампулами.
— Тридцать семь ампул, а было сорок. Начали, стало быть, лечение?
— Вы как разговариваете?!
— А как бы вы хотели?
— Да-да, мне же говорили — посадят, покажут ампулу, и все подпишешь. Что-то подписать?
— Нет.
— А зачем тогда?
— Нарушен закон. Совершено преступление.
Михалычу нравилось, как держится Высоцкий.
Никакого высокомерия, истерики... Он ничего не изображал и даже не пытался скрывать, насколько тяжелый удар получил, но все-таки его следовало дожать... для его же пользы. «Какой-никакой, но все-таки выход. И для Высоцкого, и для Ивлевой».
— Это мое. Пиши! Это все мое, — прервал паузу Высоцкий.
— Понимаю. Хотите взять на себя. Благородно. Надеетесь, что вас не тронут? Может быть. Только ей вряд ли поможете. Пойдет по тем же статьям как соучастница. А деяния станут групповыми. Срок больше.
— Испугал! — Высоцкий вдруг перешел на «ты». — Дальше-то что? Не просто же так ты со мной разговариваешь. Что делать предлагаешь?
Михалыч выдержал паузу и, стараясь быть предельно корректным, мягко и тихо стал объяснять:
— Езжайте в Москву. С вами сразу же свяжутся. — Он намеренно делал паузы, чтобы его слова отчетливей доходили до собеседника. — Наверное, будут выдвинуты какие-то предложения. Если вы их примете, я думаю, дня через три Татьяна Петровна будет в Москве. — Он откинулся на спинку кресла, давая возможность обдумать сказанное. — Пока арестовывать ее не станем. Фридман устроит ее в ту же гостиницу. Даже допрашивать не буду. Обещаю, слово офицера. До ваших московских решений.
— Да каких решений?
— Этого я не знаю.
— Прошу тебя...
— Все в ваших руках, — оборвал Михалыч. — Договаривайтесь в Москве.
Володя немного посидел в раздумье, потом молча встал и направился к двери. Но вдруг обернулся и заговорил очень спокойно и рассудительно:
— Вы ее задерживаете, чтобы меня на поводке держать? Кто-то уже руки потирает... Огорчу. Как это сказать? Не пойду на сотрудничество. Ни в Москве, ни здесь. Потому что тогда вы Татьяну точно не отпустите. Она будет сидеть, а я на поводке бегать. Так я ее угроблю. Этот способ для тех, кто за шкуру свою боится. Вроде оправдания — «ТЬг же не ради себя, ради нее». А мне, Виктор Михалыч, жить на две затяжки осталось... — Он подошел к Михалычу и уселся напротив него в кресло. — Так убедительно вы мне все рассказали, слово офицера дали... А позвонят сейчас: «Михалыч, к ноге!» В ошейнике всю жизнь. Кажется, такая полезная вещь. Как без него? Не поймем мы друг друга. Дайте бумагу.
Михалыч занервничал. «Если Высоцкий сейчас подпишет признание, то отпустить его в Москву будет невозможно. Зачем я приказал поставить микрофоны?..» Он представил себе, как замер в соседней комнате Серый. «Были бы мы одни — можно было бы все объяснить... Посоветовать этому усталому больному парню, как выкрутиться самому, как помочь Ивлевой. Какие слова написать на этой бумажке...»
Усилием воли Михалыч взял себя в руки.
— Что собираетесь писать? Владимир Семенович!
— Правду.
— Не поверит никто. Самооговор. Мотив понятен — хотите помочь близкому человеку. У меня — признание Ивлевой, подкрепленное вещдоками, тонны оперативной информации, а у вас—слова...
Володя засучил рукав рубахи, обнажив исколотые вены. Михалыч оторопел.
— Вы хоть понимаете, что делаете? Ладно, тюрьма — пережить можно. Но это?!
Он вытряхнул содержимое коробки на стол, ампулы разлетелись и попадали на пол.
— Это же такая мерзость! Все отвернутся, даже близкие.
— Отвернутся — значит, не любили, — помолчав, ответил Володя. —А вдруг не отвернутся?
Высоцкий грустно улыбнулся. Михалыча вдруг поразила очень простая мысль. Сидящий напротив него человек не врет, он действительно готов прямо сейчас перечеркнуть всю свою жизнь и остаться здесь, в ташкентской жаре, в любой, самой вонючей камере... Михалыч покраснел. Ему стало мучительно стыдно. Играя даже не в свою, а в чужую игру, он, Михалыч, поставил Высоцкого перед страшным выбором — и тот выбрал. Не рисуясь, не боясь последствий. И что теперь делать? Вызывать конвой? Везти Высоцкого в
