немудреный инструмент мастерового: плоскогубцы, отвертки, рашпиль, кронциркуль, шведский ключ. «Черта с два его использую! Думал, может, тракторишко подлечить, а тут и тракторов-то нет», – сказал себе с горькой улыбкой Давыдов. И решил: «Подарю какому-нибудь колхознику-кузнецу, прах его дери». Вот и кировцы приехали не с пустыми руками. И, по привычке мастеровых, они, как и Давыдов, привезли с собой то, что ценят больше всего: свой инструмент, свои фрезы. И теперь готовятся продемонстрировать их в работе перед своими искушенными собратьями с «Ростсельмаша». Вначале что-то не ладилось, станок не развивал бешеной скорости вращения, необходимой для новейшей фрезы. Напряжение росло. Леонов и Савич тревожно переглядывались. Но в конце концов все уладилось, молнией вспыхнула стружка, и тотчас, как бы отражая ее, вспыхнули лица знаменитых фрезеровщиков…
Двумя днями позже Леонов и Савич продемонстрируют свое высокое искусство, – а это именно искусство, нисколько не меньше! – в Вешенской, перед глазами очень зоркого и чрезвычайно взыскательного мастера, знающего цену резцу и владеющему им в совершенстве. Шолохов, обычно скупой на похвалу, останется доволен. Он будет доволен и тем, что свои фрезы, удостоенные золотых медалей, кировцы вручат его земляку – лучшему фрезеровщику мастерской Илье Тихоновичу Косоножкину.
– Таких фрез еще нигде нет, – скажет не без гордости Евгений Савич. – Это – наше новшество… А это вам, Михаил Александрович! – И ленинградец передаст в руки Шолохова фрезу-малютку.
А тот, улыбнувшись, скажет:
– Спасибо. Но вы уедете, а он у меня отберет ее. Так получай лучше сразу. – И Михаил Александрович передаст подарок Илье Косоножкину.
Но это произойдет через день. Пока что мы летим из Ростова в Вешенскую. Самолет делает круг над станицей. Волнение всех усиливается. И вот уже по трапу сходят гости – представители Его Величества Рабочего Класса, за ними мы – литераторы, журналисты. В распахнутую дверцу властно и тревожно- трепетно вторгается запах степной полыни. В толпе встречающих не вдруг, не сразу отыскивается небольшая фигура Шолохова. Ее заслоняет казачья фуражка пожилого вешенца, стоящего с хлебом-солью. А он – в светло-серой шляпе, в легкой светлой рубашке – стоит чуть позади и, видать, очень волнуется. Через минуту его уже не видно: гости окружили его, взяли в полон, фотокорреспонденты, заняв вокруг кузова машин опрокинутые ящики и бочки, защелкали аппаратами. Сквозь гул едва расслышали мы команду, поданную его негромким, глуховатым голосом:
– Что ж, по коням, хлопцы!
Минут через десять колонна машин, миновав наплавной мост, уже подымалась в Вешенскую. Все приехавшие (а их набралось около сотни) стали располагаться на постой. Был объявлен перерыв до полудня, а потом – обед в шолоховском доме.
Все мы, не сговариваясь, вскоре устремились вниз, к тихому Дону, и как раз по той самой тропинке, на которой, нам думалось, на свою беду красавица Аксинья повстречала Гришку Мелехова.
Журналисты – народ ушлый. Они пробрались на шолоховское подворье гораздо раньше назначенного срока. Расчет тут простой: хозяин не вытерпит и появится на крыльце заблаговременно, до прихода гостей, а тут можно и поснимать и перекинуться с ним словцом-другим. Так, собственно, все и случилось.
Ленинградцы по извечной слабости всех гостей пришли с небольшим опозданием: залюбовались Доном, его живописными берегами. Михаил Александрович и Мария Петровна встретили их у крыльца, сейчас же повели в дом, к столу. По правую и левую стороны от хозяина сели рабочие-ветераны Михаил Гаврилович Алексеев, потрудившийся на заводе ни мало ни много шестьдесят лет, и Константин
Яковлевич Яковлев, о котором говорилось выше. Был среди гостей и Семен Давыдов – правда, он приехал к автору «Поднятой целины» под другим именем. Зовут его Скворцов Николай Васильевич. Послушаем, однако, Шолохова. Встретив Скворцова, он в радостном удивлении воскликнул:
– Ну чем вам не Давыдов! Даже биографии сходятся: рабочий-путиловец, в прошлом моряк Балтийского флота, в тридцатом году двадцатипятитысячник, председатель колхоза, только не на Азово-Черноморье, а в Калининской области…
Потом, вздохнув, с тихой грустинкой добавил:
– Правда, за тридцать пять лет и автор книги и второй Давыдов немного постарели, так сказать, слегка тронуты заморозками. Но если понадобится Родине, мы вновь готовы служить ей в рядах армии и оборонным трудом. Не так ли, Николай Васильевич?
Скворцов по-военному, коротко:
– Точно!
– Вот порядок, – улыбнулся Шолохов, глянув при этом внимательно на другого, самого, пожалуй, молчаливого из гостей.
Никто бы и не подумал, что тихий этот, голубоглазый, застенчивый человек – знаменитый снайпер Ленинградского фронта, отправивший на тот свет более четырехсот фашистов. Между прочим, Федор Дьяченко – а это на него сейчас глянул Михаил Александрович – живет в Ленинграде как раз на том самом месте, где находилась в дни блокады его снайперская ячейка. Бесстрашный этот человек не на шутку испугался, когда, прощаясь с гостями, Шолохов доверительно шепнул ему на ухо: «Приеду к вам и ночевать у вас буду… примете?» Страх его, впрочем, был радостным: тут и гордость, и волнение предстоящей встречи с таким редким гостем. Все мы приметили, что Шолохов как-то по-особенному пристально присматривается к Дьяченко, по-особому внимательно прислушивается к его скомканной волнением речи. Не вызвано ли это тем, что писатель в эти дни напряженно работает над своей военной эпопеей?.. Но и остальные ленинградцы не могли бы посетовать на хозяина: всех их окружил самым трогательным вниманием и сам он, и хозяйка, да и все шолоховские домочадцы.
Беседа шла естественным ходом, без тех неловких пауз, которые обычно сопровождают официальные встречи. Кировцы, не мешкая, сразу же устремились в атаку на присутствующих литераторов, упрекая их в том, что мало создано хороших произведений о рабочем классе. Смысл претензий сводился к одному простому факту: в жизни Давыдовы есть, а вот в книгах последних лет что-то их не густо. Днем позже, уже на митинге, имея в виду этот застольный эпизод, Михаил Александрович говорил вешенцам:
– Писатели, присутствовавшие на встрече, заняли, как говорится, круговую оборону, но под давлением превосходящих сил кировцев, а вернее, под давлением их правильных мыслей вынуждены были отойти…
Впрочем, Шолохов предостерег и своих ленинградских гостей от возможного упрощенного толкования создания художественных произведений. Пришел, мол, писатель на завод, посмотрел, поговорил с рабочими, а потом за письменный стол – и вот вам готовенький роман о рабочем классе.
– Вы прекрасно знаете, – говорил он кировцам, – как создаются сложные машины. Тот же ваш трактор «К-700» не сразу появился на свет. Нужны были поиски, проекты, усилия конструкторской, инженерной мысли, всего большого рабочего коллектива. В литературе происходит то же самое. Только вся эта большая работа падает на плечи одного человека. Он и конструктор, и проектировщик, и фрезеровщик, и шлифовальщик. Литература – это процесс трудоемкий, сложный… Работа над произведением начинается с познания жизни. Ведь не всегда бывает, что если писатель пришел на завод, так он сразу напишет книгу. Нужно длительное изучение, нужны терпение и воля, а главное, нужно тесное общение с людьми, героями будущих произведений. Поэтому я придаю большое значение нашей встрече. Как при ударе кресалом о кремень появляются искры, так должны появляться искры творчества.
Кировцы привезли писателю много подарков. Среди них были два, особенно ему дорогие. Это железный узел, символизирующий нерасторжимую дружбу писателя с рабочим человеком, и бессрочный пропуск на завод. Взволнованный, Михаил Александрович говорил, однако, с характерной, обычной для него лукавинкой:
– Кировцы – народ довольно хитрый. Пропуск этот мне вручен с таким расчетом: приезжай, мол, приходи в любое время, знакомься с производством, знакомься с нами, а потом ты, конечно, увлечешься и будешь писать. Так ведь, товарищи дорогие, я никогда не давал подписки, никогда не давал зарока, что я привязан к сельскохозяйственной теме или к теме войны. Мы еще, так сказать, можем тряхнуть стариной…
Кировцы хорошо поняли своего большого друга. Так-то и закончилась эта удивительная встреча. Хозяин остался полным волнующих впечатлений от бесед с хорошими людьми, а гости увезли с собой теплоту его сердца и добрую надежду на новые встречи.
И вот мы увидели его вновь – в этот раз на трибуне, открывающим своим
