первейший деликатес.
Шолохов сделал притворно-сердитое лицо, не отрываясь от зайчатины, а через минуту, окинув всех веселым взглядом, громко рассмеялся:
– Да! Действительно, заяц – прелесть.
Давно произошла эта история, но она не стирается в моей памяти, как и многие другие случаи проявления шолоховского юмора. Что же касается «заячьего автографа», то листик бумаги с ним и веревочку, которой он был привязан к зайцу, я храню так же бережно, как и другие автографы Шолохова.
После ливня хорошая погода держалась недолго. Давал чувствовать себя конец октября. По утрам чистое солнышко показывалось редко, обычно с рассветом серенькие облачка начинали постепенно заволакивать небо, час от часа густея, к обеду уже превращались в хмурые тучи, из которых на землю сыпался мелкий холодный дождик, временами переходящий в колючую крупку.
Птичье население степных озер заметно редело: караваны гусей и казарок покидали Приуралье, направляясь в теплые края. Собираясь в крупные стаи, вслед за гусями в дальний путь двигались и местные утки-кряквы, серые, широконоски. На смену им прилетали гоголи и другие представители северных пород. Но и они, долго не задерживаясь, уходили на юг. Хмурая осенняя погода отразилась и на людях, лица их реже озарялись улыбкой.
– Пора и нам собираться в дорогу, – заявил за утренним чаем Михаил Александрович. – Сегодня отсидим последнюю зорьку, завтра поедем в Уральск, переночуем там и двинемся до дому, до хаты.
Моросил дождик, и на хлеба мы не поехали, решив отсидеть последнюю вечернюю зорьку на берегу Челкара. Михаил Александрович облюбовал себе засидку подальше от озера в зарослях полыни. Перелет был плохой: Марии Петровне совсем не пришлось стрелять, на Максима навернулся какой-то шальной гусь. После выстрелов он шлепнулся в залитые водой заросли тростника. Охотник сгоряча бросился вслед за ним, полагая, что там мелко, а оказалось – по грудь. Пока Максим, разбираясь в обстановке, чертыхался, гусь успел бесследно скрыться. Уже начало смеркаться, когда подошел Михаил Александрович, к нашему удивлению, с гусем в руках.
– Плясать! Плясать! – потребовали мы согласно уговору, что тот, кто возьмет последнего гуся, должен обязательно что-нибудь по своему выбору сплясать. Писатель не возражал, – «руки в боки» и довольно лихо прошелся в танце.
Наутро по раскисшим солонцам мы двинулись на запад и, преодолев около ста километров отвратительной дороги, уже к обеду были у берегов Урала.
– Прощай, Азия, здравствуй, Европа! – воскликнул Максим. – Ты рада, Антоновна, что на Дон возвращаемся?
– А то… еще как! Почитай более месяца путешествуем.
Запасшись всем необходимым на три-четыре дня дороги, донские
гости переночевали у меня. И с восходом солнца на следующий день, переправившись через тихий Чаган, который Сергей Есенин устами Пугачева называл «разбойным», двинулись через необозримые степные просторы Приуралья к берегам матушки-Волги. Обнимаясь с провожавшими, Михаил Александрович обещал: «На следующий год приедем пораньше, чтобы хлебоуборку застать и до осеннего перелета успеть побывать в животноводческих совхозах»…
Н. Чувыгин
В гостях У М.А. Шолохова
На сотни километров раскинулись бескрайние донские степи, перерезанные глубокими балками. От железнодорожной станции Миллерово до станицы Вешенской дорога вьется между полями, крутыми косогорами, и маленький автобус бойко ныряет среди них. Вскоре явно почувствовалось свежее дыхание Дона, и чем ближе к нему, тем чаще попадаются на пути хутора и станицы в буйной зелени садов и левад.
А вот и сам Тихий Дон, спокойный, величавый, серебристый в ярких лучах солнца. К правому пологому берегу реки жмутся опоясанные плетнями белые курени станицы Базки, а на противоположном, левом берегу – такая же большая, утопающая в садах станица Вешенская, районный центр, где живет и работает Михаил Александрович Шолохов. Крутой подковой охватывает Дон Вешенскую и, словно испугавшись чего- то, резко поворачивает в сторону около глинистых круч.
Колхозный перевозчик, молодой парень, неторопливо гребет через Дон, и несильное здесь течение реки почти не сносит лодку.
С Дона открывается великолепный вид на станицу. Среди куреней и садов резко выделяется просторный двухэтажный дом Михаила Александровича с светло-зеленой крышей, с выкрашенными на казачий манер белыми стенами, с просторной верандой, увитой диким виноградом.
Встреча с Михаилом Александровичем произошла очень просто. Он вышел на крыльцо в знакомом по фотографии зеленом кителе, в домашних тапочках. Невысокий, плотный, с светлыми глазами, в которых таится чуть заметная хитринка, словно он насквозь просматривает каждого, писатель радушно приглашает в дом. В кабинете бросается в глаза обилие книг, они везде – на столе, на шкафу, на стульях.
Проходит минутная растерянность, которую испытываешь при встрече с большим человеком, и уже кажется, что ты говоришь с близким знакомым. Михаила Александровича интересует все: культура, люди Удмуртии и, конечно, литература. Глаза писателя тепло светятся, когда мы говорим о колоссальных изменениях, происшедших в жизни удмуртского народа, о том, что не имевшие раньше своей письменности удмурты сейчас читают произведения русских классиков и его «Судьбу человека» на их родном языке.
Разговор все время ведется о литературе, искусстве. Михаил Александрович прекрасно осведомлен о всех новинках нашей литературы, да и писатели всех поколений присылают ему в подарок свои произведения.
– Снова редактирую вторую часть «Поднятой целины», – говорит он. – К концу этого года закончу и буду печатать в ленинградском журнале «Нева». На очереди – «Они сражались за Родину».
Из окна кабинета открывается прекрасный вид на Дон, на неоглядную зелень садов и придонских лесов, на молодой яблоневый сад. Сама природа возвращает к теме о «Тихом Доне», о его экранизации.
– Хороший фильм получился, – задумчиво говорит Шолохов.
– Очень хороший. А Глебов просто молодец, настоящий Григорий.
Писатель вспоминает о недавней встрече с Сергеем Герасимовым и артистами – участниками фильма.
– Замечили меня киношники, – смеется Михаил Александрович, а в этих словах чувствуется большая любовь к людям, создавшим прекрасное произведение киноискусства. – Вот только что уехал Сергей Бондарчук, – продолжает Шолохов, – «Судьбу человека» снимает и сам же играет Андрея Соколова. Смотрел отснятые кадры – понравилось.
Михаил Александрович с Марией Петровной, своей женой, как-то ездили на рыбную ловлю на реку Хопер, где он особенно любит бывать. На переправе они встретили человека, рассказ и судьба которого послужили сюжетом «Судьбы человека». Долгое время писатель вынашивал детали этого прекрасного рассказа, пока не взялся за перо и не поведал о прекрасной душе сильного русского человека.
Хотелось спросить Михаила Александровича о тех, с кого он писал героев своих книг.
Писатель загадочно улыбается, а потом говорит:
– Много их, кругом прототипы…
И вот я у первого учителя Шолохова, Тимофея Тимофеевича Мрыхина, высокого, крепкого человека. Сильно, не по-стариковски, жмет он руку, и в серых умных глазах его добрые огоньки. Разговор о Шолохове для него – удовольствие.
Долго длится беседа с Тимофеем Тимофеевичем. Он вспоминает, как семилетнего Мишу учил грамоте, о родителях Шолохова, людях простых, честных, приветливых, говорит о том, как когда-то он руководил драматическим кружком в станице Каргинской, в котором участвовал 15-летний Шолохов.
– Очень любили его казаки, – замечает Тимофей Тимофеевич. – Уж очень заразительно играл он комические роли. И не только играл, но и писал для кружка пьесы… Много ездили мы по окрестным хуторам и станицам. Грешным делом, думал я, – шутит Тимофей Тимофеевич, – что будет Миша Шолохов артистом, а вышел писатель.
