От Тимофея Тимофеевича узнал я, где нужно искать прототипа Григория Мелехова.
…Станица Базки словно прижалась к Дону своими белыми куренями. Близ самого Дона в окружении густых яблонь веселыми голубыми ставнями смотрит домик Пелагеи Харлампиевны Шевченко, учительницы Базковской школы. Приветливо встречает нас пожилая женщина. Ее смуглое лицо с большими черными глазами, черными как смоль волосами, посеребренными ранней сединой, вызывает в памяти знакомые шолоховские страницы…
В тени старой яблони, наверное, ровесницы хозяйки, разговорились о том, кто явился прототипом Григория Мелехова.
Пелагея Харлампиевна рассказывает:
– Была я еще девчонкой, когда впервые познакомилась с Михаилом Александровичем. Он часто приезжал в нашу станицу на своем сером жеребчике. Подойдет, бывало, к дому подруги, где я часто играла, вызовет и шепнет:
– Паш, а Паш, сбегай за отцом, позови, скажи, что Михаил приехал.
А потом уедут за Дон, в займище, с отцом и часами о чем-то разговаривают, что-то вспоминают.
Пелагея Харлампиевна из старых семейных реликвий достает пожелтевшую, стершуюся фотографию.
– Это мой отец, Харлампий Ермаков, – говорит она. На фотографии – высокая, сухая, чуть сутуловатая фигура горбоносого человека с дерзкими глазами. И уже нет никакого сомнения, что именно с него писал Шолохов своего Григория, – так разительно портретное сходство.
– Мало хорошего видели мы дома, – вспоминает Пелагея Харлампиевна, и глаза ее выражают грусть. Гуляка он был, мой отец. Мать Парасковья Ильинична была безответной женщиной и умерла, не услышав от мужа доброго слова. Артистка Кириенко, играющая Наталью в кинофильме «Тихий Дон», – копия мамы. Кроме родной матери, пришлось жить мне с тремя мачехами. В империалистическую войну ушел отец на фронт. А во время революции отца как ветром сдуло, – участвовал он в белогвардейском мятеже донских казаков, отчаянно рубил. Где он сейчас, не знаю. Последний раз ушел в Вешки, была у него там какая-то красавица. И думается: значит, была у есаула Ермакова своя Аксинья! А род наш и впрямь от турчанки идет, – улыбается Пелагея Харлампиевна. – Привел когда-то наш прапрадед ее на Дон, вот и пошли мы такие черные…
Выходим на широкую станичную улицу.
– А вот и дядя Никанор, – говорит Пелагея Харлампиевна. – Он хорошо знал отца в молодости.
Никанору Николаевичу Ковалеву 81 год. Но это еще крепкий, ядреный старик.
– Харлампием интересуетесь? – спросил он. – Как же, хорошо его знал. Вместе служили в армии. Отчаянный был рубака. Четыре «егория» заработал на войне, домой полным кавалером вернулся. Да вот сбился с пути, не разгадал, за что воевал. – И неожиданно шепотом: – Только Михаил Александрович его неточно назвал: не Григорий он, а Харлампий, это уж, добрый человек, точно…
Так неожиданно полно раскрылась перед нами сложная судьба есаула Харлампия Ермакова, с кого писал Шолохов своего Григория Мелехова.
…В день отъезда из Вешенской мы познакомились с Марией Петровной, женой писателя. Открытое, простое лицо как-то сразу располагает к душевной беседе. Засучив рукава, она сажала на огороде позднюю редиску. Сверкнув улыбкой, Мария Петровна говорит:
– Еле управляюсь в доме. Моему Александровичу некогда заниматься этим делом, вот с Машей (дочерью) и возимся.
Разговор переходит о работе Михаила Александровича.
– Пока отдыхали в Карловых Варах, накопилось здесь 1300 писем и рукописей. А когда ему читать? Секретаря-то нет. И встает он в 4 часа утра, а времени все не хватает. Вот и приходится иногда всей семьей разбирать почту. Да вон уже зовет… – И, наскоро вытерев руки, Мария Петровна спешит напечатать написанные Шолоховым ответы на письма.
Отзывчивого, душевного человека, земляки в третий раз избрали М. Шолохова депутатом Верховного Совета СССР.
Забота депутата о вешенцах чувствуется на каждом шагу. При его содействии в Вешенской сооружен водопровод, построены электростанция, школа, кинотеатр.
Сколько душевной теплоты чувствует каждый, кто приходит к Шолохову. Вот и сейчас пришла к нему старая женщина, которой неизвестно почему отказали в пенсии. Робко поднимается на крыльцо молодой паренек с томиком стихов Сергея Острового, видимо, рыбак, а может быть, начинающий поэт. И надо было видеть его вышедшим от Шолохова: столько неподдельной радости выражало его лицо. Земляки Шолохова могут вспомнить сотни случаев, когда писатель чем-либо поддержал их. А бывают и забавные истории.
Как-то один старик станичник пришел к Михаилу Александровичу насчет приобретения водопроводных труб. Разговорились…
– Ну как пишется? – спрашивает старик.
С присущей ему шутливостью Михаил Александрович стал «жаловаться»:
– Никак нельзя отлучаться из дому даже на неделю. Вот приехал из Москвы, а на столе гора писем. На каждое надо ответить. Где-то в Средней Азии какой-то дяденька никак не может достать струн для смычкового инструмента, просит похлопотать. Ты с трубами, а он со струнами, вот и попробуй – пиши.
…Ласковый летний вечер опускается на станицу. Михаил Александрович тепло прощается, просит передать сердечный привет трудящимся Удмуртии. Лодка медленно плывет к противоположному берегу. Лентой огней остается сзади станица, отчетливо светятся окна рабочего кабинета выдающегося писателя советского народа, чья любовь к нему безгранична, как безграничен тот родник творчества, в котором М.А. Шолохов черпает вдохновение и темы своих произведений.
В. Песков
В гостях у Шолохова
Из блокнота журналиста
Мы едем над Доном. Задумчиво дремлют темные вербы у воды, на крутом берегу полыхают подожженные осенью клены. На остановках прямо у дороги горстями едим ежевику, а десяток шагов в сторону – спугиваем табун уток. Утки волнуют алую от зари воду в озерце и садятся где-то рядом в камышах.
Едем час, другой. Темнеет. Желтый свет фар, желтое кружево выхваченных светом ветвей, и опять темень. Неожиданно призрачная в неровной пляске света дорога обрывается. Небо опрокинулось на землю. Снизу смотрят звезды, тянет холодом. Скрипят уключины невидимой лодки. Костер. У огня паромщик в старой капитанской фуражке и подшитых валенках. Варит уху.
– До Вешек далеко?
– Тут рядом. – Паромщик аппетитно облизывает ложку и, незлобиво поругивая позднее время, а заодно и нас, пускает в ход нехитрый механизм переправы.
Скрипит немазаная снасть переправы. Какая-то птица тревожно прокричала над водой. Запоздалый топот лошади, рыбьи всплески… Дон. Шолоховские места. Звезды над степью, темный берег, зеленая рябь у бакена.
И вот мы уже на берегу. Неожиданно рубиновый огонек впереди идущей машины замер.
– Вешенская. Будем ночевать! – доносится из темноты.
В нашей комиссии, принимающей лесную полосу, девять человек. Работники министерств, лесничий, журналисты.
В избе лесника, на краю станицы, – душистое сено. Укладываемся в один ряд. Долго не спим. Живописная картина Придонья воскресила в памяти страницы бессмертных шолоховских книг. Каждый читал их, и не раз. Лежим, переговариваясь, вспоминаем подробности жизни Мелеховых, судьбу Аксиньи… Засыпаем, когда горластый петух за стеной возвестил о приближении утра…
– Михаил Александрович приглашает в гости, сейчас звонил, – сказал лесник, когда мы еще только умывались.
Не помню, как прошел завтрак, как осматривали участок полосы у станицы. Десять часов. Едем.
Ласковый осенний день. Из-под колес передней машины шарахают белые вешенские куры, у добротных изгородей стоят казачки с коромыслами, ленивая пара волов с повозкой тащится по улице, мальчишка в закатанных до колен штанах с удочкой и десятком обветренных плотвиц на кукане.
