«исследователь» с самого начала заявил, что важно только
Именно в главе о Леонове Симмонс дает открытый бой лучшим традициям русской критики; нам, советским критикам, остается поблагодарить автора книги, поставившего нас в один ряд с нашими великими предшественниками. «Стремление к искусству как некой самодовлеющей цели редко рассматривалось русскими критиками как основная черта русской литературы. От Белинского в первой половине XIX века, утверждавшего, что литература – совесть нации, до советского лозунга, что она должна отражать дух коммунистической партии, критики стремились отождествлять всеобщие элементы русского стиха и прозы с современными задачами… – пишет Симмонс. – Они неохотно понимают, что художник имеет дело с вопросами, выходящими за рамки его времени, что прозрения, которыми обладает искусство, не обязательно относятся к социальным или идеологическим интересам современности».
Симмонс, по-видимому, не считает, что искусство, обладая величайшей способностью обобщения, всегда выражает общее через частное, абстрактное через конкретное. Типичность характеров и обстоятельств, отражая явления конкретно-исторические, современные, придает им, в силу самой сущности типизации, значение гораздо более широкое, нежели простая зарисовка фактов и лиц. Но такое обобщение, такая философская глубина, позволяющая говорить об общечеловеческом значении проблем и образов, неразрывно связаны с мировоззрением художника, с тем самым
Эта фраза, при всей своей изысканности, ровно ничего не означает, кроме старания автора блеснуть необычностью афоризма. «Или – или». Думается, было бы честнее прямо признать, что путь Леонова – это путь плодотворных и самобытных идейно-эстетических исканий, завершившихся таким несомненным и закономерным художественным триумфом, как «Русский лес>, и обещающий в будущем еще более значительные успехи.
Как ни академично старается Симмонс излагать свои мысли, многие страницы его книги не могут не вызвать усмешки. Чего стоит, например, многократное утверждение, будто Федин и Леонов далеки от социалистического реализма потому, что они наследуют традиции русских классиков? У советских писателей более молодого поколения, утверждает Симмонс, «нет никаких корней в прошлом», чем и объясняется низкое качество их произведений… А тот факт, что Федин и Леонов еще до революции читали мировую и русскую классическую литературу, Симмонс толкует как неопровержимое доказательство их принадлежности не к советской, а к старой культуре!
Каким надо обладать невежеством и цинизмом, чтобы так трактовать наше отношение к классическому наследию! И какой надо обладать наглостью, чтобы написать, что Шолохов лишь потому «безусловно советский писатель», что он выходец из донской станицы и «никакие воспоминания о прекрасной культуре старой интеллигенции не тревожили его души и он никогда не слышал зова сирены западного искусства»! Вот уж поистине не впрок пошло Симмонсу чтение великолепных, впитавших в себя всю силу реалистической классики, страниц «Тихого Дона»!
Не будем приводить все нелепости, которые нагромождает Симмонс, вкривь и вкось объясняя и судьбу Григория Мелехова, и образ Кошевого, и многое другое. Достаточно сказать, что Шолохову, вслед за Фединым и Леоновым, приписывается «верность независимости искусства от общества». Достаточно сказать, что «Тихий Дон» объявляется произведением, опровергающим социалистический реализм, потому, что в этом романе Шолохов избежал «литературной напыщенности, происходящей от навязанных стереотипов формы и содержания»!
Симмонс не в состоянии умолчать о художественном значении «Тихого Дона», который он называет «величайшим советским романом». Но, признав это, он тут же поучает советских критиков: «вместо того чтобы приписывать огромный успех «Тихого Дона» верности Шолохова марксистским принципам и социалистическому реализму, советским критикам не мешало бы признать на основании этого примера, что уклонение от этих предписаний является важным условием для создания сколько-нибудь стоящего произведения искусства».
Как мы видим, «исследователь» кружным путем вернулся-таки к излюбленному тезису, будто значительные произведения создаются лишь вопреки социалистическому реализму. Конечно, произведенная Симмонсом операции сулит ему немалую выгоду: если вывести за пределы искусства социалистического реализма произведения лучших советских писателей (а ведь за книгами Федина, Леонова и Шолохова можно с таким же успехом назвать произведения Толстого, Фадеева, Гладкова, Эренбурга и любую другую талантливую книгу), то к социалистическому реализму остается причислить лишь книги слабые, серые, бесталанные, которые, как и в любой другой литературе, есть, к сожалению, и у нас. Тогда искомый вывод будет утвержден: социалистический реализм плох, искусство создается за его пределами. Каждому ясно, что с помощью такого рода «операций» можно лишь извратить любое явление. Неудивительно, что, пользуясь подобной методикой, автор, увенчанный профессорским званием, решил начисто игнорировать все, что говорилось как на Втором, так еще и на Первом съезде писателей о многообразии форм и стилей, не только допустимых, но и необходимых для социалистического реализма!
Как мы видели, с «Тихим Доном» автор обошелся без лишних церемоний. Что же касается «Поднятой целины», то, по утверждению Симмонса, рассматривая эту книгу, «надо помнить, что она была задумана как ответ на социальный заказ первой пятилетки, как своего рода беллетризованный справочник о том, как надо и как не надо организовывать колхозы…».
Говоря о Шолохове, автор особенно часто теряет мнимую объективность. И это становится вполне понятным, когда читатель доходит до страниц, посвященных послевоенной публицистике Шолохова – его статьям, призывающим к борьбе за мир и разоблачающим поджигателей войны.
Разговор о книге Симмонса затянулся. Но очень уж эта книга характерна для новейшей методики, применяемой нашими врагами. Очень уж очевидно бессилие наших врагов, вынужденных, с одной стороны, считаться с существованием прекрасных произведений и крупных мастеров социалистического реализма, а с другой стороны, старающихся истолковать эти произведения и этих писателей как нечто далекое от советской культуры. Мы видели, что из этого получается такая очевидная нелепость, какую и опровергать не приходится!
Но стоит ли в таком случае говорить о подобных сочинениях?
Да, несомненно стоит! Стоит потому, что лживые домыслы ловко замаскированы в них пространным пересказом и внешне объективным анализом сюжета и образов, изобразительных средств и стиля. Стоит потому, что в подобных «ученых трудах» применяется тонкая и тем более ядовитая и вредная методика, которая в состоянии обмануть малоосведомленных читателей. Стоит, наконец, потому, что обращение наших явных и непримиримых врагов к средствам маскировки своих истинных целей свидетельствует о все возрастающем их бессилии, о невозможности открыто и прямо отрицать наше искусство.
Приемы мнимой объективности, частичных признаний, половинчатых суждений и двусмысленных оценок – все это оружие из общего арсенала: им пользуются и профессора «Русского института» в Соединенных Штатах Америки, и ревизионисты всех оттенков по эту сторону океана. Только ревизионисты делают это еще тоньше и хитрей: там, где Симмонс не скрывает своей антипатии к марксизму, там ревизионисты клянутся марксизмом, всячески его извращая. Но суть дела остается одной и той же.
Идеологическая борьба не прекращается – ни в литературе, ни в литературной науке. Применение
