долго молчал, потом сказал: «Т. Погорелов говорил правду». Сталин: «Значит, Вы с Гречухиным говорили неправду?» Эпштейн ответил: «Да».
После этого Сталин подошел к столу и стал читать мои очень хорошие характеристики. Я не понимал, что это за характеристики, после характеристик он зачитал мою подписку, которую я дал Гречухину. Я был удивлен и в то же время безгранично был рад, что я теперь не провокатор. Совершилось то, за что я смертельно боялся начиная с Ростова и за все время моего пребывания в гостинице «Националь». Какую я радость испытывал – трудно передать словами. В это время я стал так потеть, как будто на меня кто-то лил воду на голову, а она бежала по лицу. Сразу сильно ослаб. Что значит – снять сильное напряжение нервной системы! Еще раз меня убедило, что Гречухин и его компания – липовые чекисты. Как можно допустить, чтобы подписка осталась целой?
Прочитав мою подписку, Сталин спросил Ежова: «Почему Вы берете такие подписки: «В случае разглашения данного задания подлежу расстрелу без суда и следствия?» Это не подписка, а запугивание людей». Ежов встал и, как школьник, стал диктовать, какие берутся подписки. Путался и несколько раз повторил одно и то же.
Сталин спросил: «Значит, эта подписка неправильная?» Ежов ответил, что она неправильная. Сталин стал ругать Ежова, который стоял руки по швам: «Я сколько раз говорил и предупреждал, что избиваются лучшие люди, но Вы ничего не делаете, чтобы прекратить это безобразие».
После этого выступил Молотов и, обращаясь ко мне, сказал: «Мне непонятно, почему Вы, товарищ Погорелов, как чекист запаса, не сообщили об этой истории т. Ежову? Ваше такое поведение мне непонятно». Я поднялся и хотел ему ответить. Сталин подошел к Молотову и, не дожидаясь моего ответа, сказал: «Что тебе тут, Молотов, непонятно? Человека запугали, взяли какую-то дикую подписку. Погорелов правильно делал, что никому не доверял. Встань ты на его место. Ты тоже никому бы не доверял. Погорелов действовал правильно».
После выступления Сталина я ответил Молотову.
После выступил Михаил Александрович и с возмущением говорил о поведении Евдокимова и по выступлению Гречухина по Вешенскому району.
После этого Сталин сказал: «Есть предложение кончать. Все ясно. Вас много – он один, у него выходит, у Вас не выходит. По глазам видно: т. Погорелов – честный человек, по глазам видно – честно говорил. Тов. Погорелов показал себя в гражданскую войну. На груди у него сияет орден Красного Знамени. Он показал себя и в мирных условиях. Все. Можете быть свободны».
Гречухин со своими людьми поднялся и стал уходить. Мы тоже поднялись с М.А. Шолоховым, но нам Сталин сказал: «Михаил Александрович, и Вы, т. Погорелов, останьтесь». Когда они ушли, Сталин спросил нас с М.А. Шолоховым: «Что Вы можете еще добавить?» М.А. Шолохов сказал, что он ничего добавить не может. Я сказал: «В Новочеркасске исключили и посадили до 100 человек коммунистов, и я знаю многих как честных коммунистов, поэтому прошу Вас, т. Сталин, дать указание разобраться с этими коммунистами». Сталин сказал мне, что это правильно, и указание будет такое дано.
Сталин попрощался с М.А. Шолоховым и со мной, потом обратился ко мне и сказал: «Ваши действия были правильны, и если у Вас что случится в будущем, обращайтесь ко мне лично. Хорошо, что Вы не струсили, а то они бы Вас запрятали и уничтожили».
Мне было приятно слушать эти слова т. Сталина.
Я, М.А. Шолохов и П.К. Луговой вышли из Кремля и пошли в гостиницу «Националь». Когда мы шли по Красной площади, мне М.А. Шолохов, а ему вторил П.К. Луговой, сказали: «Ваня, ты выступал прекрасно и логично, но почему ты на вопрос Молотова «Почему ты, как чекист, не написал Ежову?» – ответил: «Я ему не доверяю». Как же это ты не доверяешь члену Политбюро и наркому НКВД? Это ты сделал непростительную глупость». Я сказал им: «Я так не говорил. Я сказал – не доверяю аппарату Ежова». М.А. Шолохов мне сказал: «Нет, ты сказал, что не доверяешь Ежову. Это ты сказал глупость». Через месяц после разбора нашего вопроса Ежов был снят с работы. Когда мы встретились с М.А. Шолоховым, я шутя ему сказал: «Ты меня ругаешь за то, что я выразил недоверие Ежову, оказывается, я был прав». М.А. Шолохов рассмеялся и тоже в шутливом тоне сказал: «Теперь я тоже могу сказать, что твое заявление было правильным».
Мы пришли в гостиницу «Националь», нас встретил В.М. Кудашев. Обращаясь к М.А. Шолохову, он спросил: «Ну, Миша, как дела?» М.А. Шолохов ему, улыбаясь, ответил: «Вася, все в порядке. Ваня выступал очень хорошо, но в одном месте сделал осечку». И рассказал ему, в чем осечка, а осечка была с Ежовым. Несмотря на то, что я остался победителем, я чувствовал себя очень плохо. Заказали обед, сидели все за столом. М.А. Шолохов, сидя за столом, рассказывал, как проходило заседание. Я чувствовал себя плохо, и боялся, что в присутствии М.А. Шолохова, Лугового и Кудашева заплачу и опозорю себя как мужчина. Я тихонько вышел из-за стола, вышел из гостиницы и пошел к Большому театру в садик. В это время мне хотелось побыть одному. Пришел в сквер, сел на лавочку и стал вспоминать все, что у меня было за последние два месяца. Я посидел на лавочке около часа. Вдруг ко мне не подходит, а подбегает В.М. Кудашев и с возмущением мне говорит: «Ваня, что ты сделал! Это же безобразие! Почему ты втихую ушел из гостиницы? Миша волнуется. Меня и Петра Лугового ругает на чем свет стоит. Почему Вы допустили, что Вани нет? Может быть, его уже схватили. Пошли скорее в гостиницу». Мы с В.М. Кудашевым пошли в гостиницу. Когда мы вошли, на меня буквально набросился М.А. Шолохов. Он меня крепко ругал. Я ему сказал: «Михаил Александрович, за что ты меня ругаешь? После всего, что было сегодня, мне хотелось побыть одному. Мне было стыдно, что я в присутствии Вас мог заплакать. Ведь я все же мужчина. И негоже мужчине плакать. Я виноват, но иначе я не мог сделать». М.А. Шолохов посмотрел на меня ласково и сказал: «Ваня, ну ладно. Садись и давай обедать». Взял меня под руку, посадил около себя, обнял и поцеловал. По-видимому, он понял мое тяжелое нервное состояние. Когда мы обедали, он ко мне относился внимательно и ласково.
Мне М.А. Шолохов сказал: «Ваня, я послал телеграмму Марии Петровне и Вере Даниловне, что наше дело закончилось очень хорошо». 5 ноября мы выехали домой. До Миллерово мы ехали вместе с М.А. Шолоховым и Луговым. В Миллерово они сошли с поезда и поехали в Вешенскую, а я поехал в Новочеркасск.
Когда я приехал в Новочеркасск, мне уже была предоставлена новая квартира, жену восстановили на работе. Через пять дней было объявлено в газете, что сообщение Дербенева – секретаря Горкома, и Таласова – начальника Горотдела МГБ, – является клеветой.
Так я стал полноправным членом партии и был реабилитирован перед коммунистами г. Новочеркасска.
Дорогой Михаил Александрович! Вот все, что у меня осталось в памяти. Прошло 22 года, как это было. Теперь можно сделать трезвый анализ всего происшедшего. Ты не только боролся за линию большевистской партии как писатель, но ты за нее боролся как член большевистской великой партии. Разве кто знает, что по твоим сигналам исправлялась линия партии на Северном Кавказе? Разве кто знает, что ты боролся против перегибов, направленных на обозление казаков против Советской власти? Сколько раз по твоим сигналам ЦК КПСС исправлял ошибки, вернее, не ошибки, а вражескую деятельность отдельных руководителей. Аресты Лугового, Логачева и Красикова – это одна цепь – дискредитировать тебя и не дать возможности тебе проводить твердую большевистскую линию. Несмотря ни на какие авантюры, ты проводил как большевик твердую и последовательную линию нашей великой Коммунистической партии. Эту сторону твоей богатой жизни никто не отражал, но история это отметит и обязана отметить.
Я горжусь тем, что я спас для нашей Родины твою жизнь, но в то же время я тебе миллион раз благодарен, что ты спас и мне жизнь. Будем же, дорогой Михаил Александрович, жить и работать для блага нашей могучей и великой Родины.
На своем пятидесятилетием юбилее ты сказал: «Ваня Погорелов мой друг и товарищ, да, пожалуй, больше, чем друг и товарищ». Будем же до конца нашей жизни больше, чем друзьями и товарищами.
Я тебе, дорогой Михаил Александрович, желаю от всей души, от всего сердца самого лучшего. Желаю здоровья и успехов в твоих творческих делах.
Целую, обнимаю крепко, крепко.
Писатели – кандидаты в академики
