была знакома, разница заключалась в том, что теперь ему надо было самому принимать весьма ответственные и крутые решения.
К 10 июля, началу сбора урожая, продналоговая кампания была завершена. Повсеместно была проведена разъяснительная работа, принцип Единого натурального налога хлеборобами был усвоен. В своем докладе окрпродкомиссару 17 июня Шолохов обстоятельно говорит о проделанной за это время работе и о недостатках, мешающих успешной работе.
С началом уборки урожая одной из главных задач было проведение обмера полей, установление предполагаемого размера урожая. Некоторые хлеборобы старались скрыть от обложения налогом часть собранного урожая. Для борьбы с укрывателями посевов в округе была создана продовольственная Тройка в составе председателя окрнсполкома и представителей окркома РКП(б) и окрпродкома. В станичных исполкомах были созданы свои Тройки, хутора были поделены на десятидворки. Все было направлено на то, чтобы ни в одном хуторе, ни в одном дворе не осталось неучтенного пуда хлеба.
От Шолохова, как от налогового инспектора, требовались напористость, твердость и умение вскрывать факты утаивания размеров засеянных площадей земли, производить их точный обмер, а с началом уборки урожая – определять количество фактически собранного хлеба, в ходе выполнения натурналога правильно определять возможности того или иного хлебороба (учитывая состав семьи), выполнять налог по зерну и продуктам.
Некоторые авторы пишут, что в это время «за превышение власти» налоговый инспектор Шолохов «вгорячах» был приговорен к расстрелу, что двое суток его держали в холодной, пока, к счастью, не разобрались и не заменили расстрел двумя годами условно. Затем следует рассказ, как его вели на расстрел, и прочие нелепости.
В чем же заключалось превышение власти, допущенное Шолоховым? По воспоминаниям старожилов (документы судебного разбирательства не сохранились), оно заключалось в следующем: размер налога на домохозяйство определял налоговый инспектор. Изучая материальное положение, Шолохов видел, что хлебороб с семьей 6–8 человек не может выполнить продналог в полном объеме, даже если у него под метлу из амбара выгрести все зерно. В таких случаях он самостоятельно уменьшал размер налога, а это, естественно, влияло на общие показатели десятидворок и на хутор в целом.
О самовольных действиях Шолохова, состоящих в «искривлении и преступном отношении к политике налогообложения», по доносу стало известно окрпродкомиссару Шаповалову. 31 августа 1922 года по приказу Верхнедонского окрпродкома Шолохов М.А. был отстранен от занимаемой должности. Дело Шолохова было передано в суд.
Документы свидетельствуют: за превышение власти по освобождению или уменьшению натурналога привлекались к судебной ответственности и другие налоговые инспекторы.
Вынесенное судом наказание – год условно – свидетельствует о том, что серьезного состава преступления в действиях Шолохова суд не нашел.
Позже в анкете личного дела полковник М.А. Шолохов написал:
«В 1922 году был осужден, будучи продкомиссаром, за превышение власти на год условно»7.
Откуда же взялись «два года условно» и «расстрел»?
Работая налоговым инспектором в Букановской, Михаил Шолохов Каргинскую навещал редко. Обычно на попутной подводе добирался до Вешенской, оттуда – на перекладных, а чаще пешком. На полпути заходил в Ясеновку к родственникам матери. Там ему приглянулась старшая дочь бывшей помещицы Поповой Анастасия – образованная красавица, в недавнем прошлом гимназистка Усть- Медведицкой гимназии.
При встрече с автором этих строк младшая сестра Анастасии Ольга Дмитриевна рассказала, что Михаил пытался ухаживать за Анастасией, писал ей нежные письма. Ольге Дмитриевне запомнились слова из одного письма, написанного Михаилом из первой поездки в Москву:
«Еще не успеют распуститься клейкие листочки в Вашем саду, как я приеду к Вам и буду целовать края Вашей одежды».
Можно, конечно, поставить под сомнение эти слова (много разного рассказывали мне о юном Шолохове), но вот в выступлении по радио в 1952 году Шолохов говорит о мартовских почках, «выметавших первую зеленую и клейкую листву». В «Тихом Доне» пишет о клейких листьях тополей. Так оно и есть: по весне тополь распускает клейкую желтую листву. Не вызывает сомнения, что это – шолоховские слова.
И еще рассказывала Ольга Дмитриевна: на предложение выйти за него замуж Михаил дважды от Анастасии получал отказ. «Я старше вас», – говорила Анастасия Дмитриевна. «Я люблю старше себя», – не унимался Михаил.
Через два года Анастасия вышла замуж за вешенского агронома с украинской фамилией Антона Васильевича Кули-Баба. В «Тихом Доне» в несколько измененном виде мы встречаем фамилию Геть- Баба.
Ясеновскую Анастасию Дмитриевну Михаил Шолохов не забыл, после издания «Донских рассказов» подарил ей сборник с автографом. Донским рассказам Анастасия значения не придала, при отъезде из Вешенской к новому месту жительства и работы мужа книгу выбросила вместе со старыми вещами.
Вспомнила Ольга Дмитриевна и такой факт: еще в Вешенской, бывая в гостях на квартире Кули-Баба, Шолохов читал отрывки из первой книги «Тихого Дона». В конце нашей беседы я осторожно спросил Ольгу Дмитриевну: не жалеет ли Анастасия Дмитриевна о том, что не вышла замуж за Михаила? Не раздумывая, она ответила: «Нет, не жалеет».
В конце сентября 1922 года Шолохов возвращается в станицу Каргинскую. Как и полагается, родители с радостью встретили сына в отчем доме. Анастасия Даниловна с обычной непоседливостью занималась домашними делами: время осеннее, пора заготовок на зиму овощей, продуктов, топлива. Во дворе стояла высокая копна заготовленного для топки бурьяна, в погребе лежали запасы картошки, солений.
Александр Михайлович прибаливал, в хозяйстве был не помощник, по старой привычке частенько прикладывался к спиртному. Петр Михайлович второй год вдовствовал; иногда навещал старшего брата. Александр Михайлович всегда был рад ему, гостеприимно ставил на стол бутылку. Недовольная Анастасия Даниловна, поставив закуску, ворчала: «Как вы с ней, проклятой, сладили?! Эти гули нас из сапог в лапти обули!»
В Каргинской у Михаила, как мы уже говорили, не осталось друзей. Разъехались они кто куда. Было ему тоскливо. В погожие дни бабьего лета днями просиживал он на Чире с удочками. Осенний клев, как обычно, плохой, рыба жирует, но он терпеливо сидел. В другие дни – глухота и тоска.
Известный литературовед В. Петелин, пожалуй, первым в шолоховедении высказал предположение: «Возможно, эти месяцы невольного «ничегонеделания» и зародили в нем мечту о самостоятельном творчестве». Небольшие пьесы для драматического самодеятельного кружка, без сомнения, зародили в нем желание рассказать об увиденном, услышанном и пережитом им самим. Шолохов уже чувствовал в себе такие силы. Природный талант настойчиво требовал и искал выхода. Небольшие пьесы были первыми подступами к самостоятельной творческой работе. Длинными зимними вечерами 1923 года начал он писать первые рассказы9.
Александр Михайлович, как человек грамотный и начитанный, заметил тягу сына к творчеству, высказал замечание: чтобы писать, и писать хорошо, надо много знать и много учиться…
Михаилу Шолохову было четыре года, когда он с родителями переехал в хутор Каргин. Хутор Кружилин, где он родился, у молодого писателя не оставил каких-либо впечатлений, кружилинским казакам или событиям в Кружилине он не посвятил ни одного произведения. Свои рассказы и повести М. Шолохов начал писать в станице Каргинской, о каргинских казаках и о событиях, происходивших в ней и свидетелем которых был нередко сам.
Непродолжительная продовольственная работа знакомила его со многими казаками, старыми и молодыми, заслуженными и без наград и лычек, он видел их в разной обстановке. Бывая во многих хуторах, видел, как они жили при «проклятом прошлом», как приняли продразверстку, продналог, советскую власть, дела коммунистов.
Переживаемые казаками трудности вынуждали переживать и самого писателя. Темы для рассказов и повестей были на виду, легко доступны, сами просились на бумагу.
Вопрос, откуда Шолохов черпал богатейший и никем на Дону еще не тронутый материал, вполне ясен.
