эллинизации наладить издательскую деятельность в Мариуполе не удавалось из-за отсутствия шрифтов, лишь с 1932 г. начинают регулярно выходить журнал «Неос Махитис» (на димотике) [Якубова, 1999, с. 197–198] и газета «Коллехтивистис».
В газете публиковались как материалы на димотике (как правило, передовицы), так и статьи на румейском языке. Однако сотрудники газеты воспринимали, по-видимому, публикации на румейском как уступку неграмотности, невладение греческим и вынужденную замену литературного эллинского языка. «Мне было очень трудно работать, несмотря на то, что я хорошо владел новогреческим. Газета ведь должна была быть понятной грекам Приазовья, не знавшим новогреческого. Нужно было
Деятельность Мариупольского греческого театра тесно связана с появлением румейской литературы и созданием литературного языка. Греческий театр существовал в Мариуполе с 1932 г., однако в «первые годы спектакли шли на русском и украинском языках» [Проценко, 1999, с. 10, 13]. Постепенно появляются переводные и оригинальные сочинения [39].
В 1920-1930-е гг. начинается целенаправленное этнографическое и лингвистическое изучение греков Приазовья. В документах подчеркивается необходимость тщательного исследования языка, фольклора и этнографии мариупольских греков, причем эта работа воспринимается как одна из задач национальной политики и культурно-просветительской деятельности. Подчеркивается не только интерес к научной стороне дела, но и его значимость для языкового строительства и создания литературного языка греков СССР [40]. В это время пополняются фонды Мариупольского краеведческого музея [ГАДО 14].
Для лингвистического изучения группы финансируются экспедиции в Приазовье [ГАДО 4]. В 1928– 1929 гг. были обследованы румейские поселки (по-видимому, предполагались и экспедиции к урумам [ГАДО 12, л. 84]. По результатам этих экспедиций были написаны статьи И. И. Соколова и Д. С. Спиридонова, М. В. Сергиевского [Соколов, 1932; Спiрiдонов, 1930; Сергиевский, 1934].
Л. Д. Якубова отмечает, что 1920-1930-е гг. как исторический рубеж были периодом и расцвета национального возрождения греков Приазовья, и постепенного его спада, а с 1933 г. начинается время «игнорирования значимости национального аспекта» [Якубова, 1999, с. 181]. Н. А. Терентьева пишет, что «материалы обследования греческих советов и районов в 1931–1932 гг. свидетельствовали о начале кризиса в культурно-просветительской работе. Среди причин его возникновения, прежде всего, было игнорирование советскими работниками специфики истории и культуры греков Украины, приведшие к разрастанию межнациональных конфликтов. В этот период увеличивалось недоверие к руководителям, прибывшим в греческие села из других мест, начались споры с жителями соседних украинских сел по поводу земли, отобранной у греков во время Гражданской войны, конфликты с артелями русских, споры между этническими группами греков Приазовья» [Терентьева, 1999, с. 287].
Так или иначе, но в начале 1930-х гг. постепенно ослабевает национальная работа среди греков (и не только греков). По документам заметно уменьшение активности окружной комиссии по делам национальных меньшинств и ЦК национальных меньшинств при ВУЦИК: подробные сведения о работе с национальными меньшинствами приходятся на 1925–1933 гг. После 1933 г. резко сокращается число документов, в которых греки хотя бы упоминаются. В 1932 г. были расформированы и присоединены к Мариупольскому городскому совету Мангушский и Сартанский национальные районы (в связи с образованием Донецкой области и переделом округов). Формально же политика поддержки нацменьшинств была прекращена только в 1938 г., когда прошла реорганизация остальных национальных районов и сельсоветов [41] и было отменено преподавание языков нацменьшинств [42]. В 1937–1938 гг. были арестованы почти все люди, занимавшие ключевые посты в системе национального образования, греческом издательстве, газете и театре.
Одним из наиболее существенных последствий национальной политики 1920-1930-х гг. было влияние на сообщество выработанной в этот период категоризации греков Приазовья. Едва прекратилось преподавание родного языка в Приазовье, этнонимы «греко-татары» и «греко-эллины» перестают использоваться как официальные наименования. В личных документах и в переписях урумы (и румеи) указаны как греки, и только эта ячейка этнической классификации им предложена. Однако этнонимы «греко-татары» и «греко-эллины» и стоящие за ними представления об отношениях двух групп были уже восприняты как самими носителями, так и их русским и украинским окружением. Эти экзоэтнонимы становятся самоназваниями, по крайней мере, для ситуаций взаимодействия с другой группой. Официальный контекст этнонима постепенно забывается, и современные нам носители воспринимают номинации «греко-татары» и «греко-эллины», или «греко-эллинцы», как разговорные, бытовые варианты «правильного» названия «греки», представленного в документах.
Обучение на димотике и крымско-татарском, по-видимому, не оказало значительного влияния на языки урумов и румеев, что неудивительно, если учесть все сложности, с которыми сталкивалось это преподавание. Во многом эллинизация и татаризация школы оказались формальными мероприятиями. В речи современных носителей румейского или урумского языка, обучавшихся в школе в начале 1930-х гг., не прослеживается интерференция школьного идиома в родной [43]. Воздействие школьного преподавания родных языков проявилось не на структурном, а на социолингвистическом уровне: эллинская и татарская школы вызывали дискуссии среди родителей и учеников о статусе различных идиомов, формируя отношение сообщества к родному языку.
Внезапное прекращение политики коренизации поставило учеников в тяжелое положение: произошла резкая смена языка преподавания и, самое главное, — алфавита (с греческого для румеев и латиницы для урумов на кириллицу), что воспринималось болезненно. Пожилые информанты-урумы вспоминали, что основную сложность представляла именно смена алфавита, так как разговорным русским языком они, как правило, владели неплохо, но писать на нем не могли, и переход, например, в четвертом или пятом классах на русский язык был достаточно труден [44].
Я не рассматриваю отдельно категоризацию греков Приазовья государством после окончания политики коренизации (1938–1939 гг.) до конца 1980-х гг., главным образом, потому, что практически нет достоверных источников [45]. Отсутствие сведений, особенно резко контрастирующее с периодом 1920- 1930-х гг., представляется чрезвычайно значимым. При просмотре архивных документов этого времени складывается впечатление, что в Приазовье греков (равно как и других этнических меньшинств) просто нет.
Другой значимый аспект политики коренизации — восприятие периода 1920-1930-х гг. современными греками Приазовья. Особое внимание к этому периоду связано со сходством проблем и вопросов, с которыми столкнулось греческое движение в 1920-е и 1990-е гг., например выбор языка преподавания. Сопоставление 1920-х и 1990-х гг., ставшее общим местом в греческой публицистике, подразумевает не только обсуждение аналогичных проблем, но и единую метафорическую систему для обозначения того и другого времени. В дискурсе греческого движения 1990-2000-х гг. период эллинизации описывается как возрождение греческой культуры, национальный Ренессанс [Якубова, 1999, с. 91]. Такое понимание характерно и для периодики греческих обществ, и для научного сообщества Приазовья, тесно связанного с этническими организациями. Период коренизации описывается в этих дискурсах как неудачная попытка, предтеча возрождения греческого движения в 1990-е гг.
Во многом именно такое понимание характерно и для простых носителей. На сегодняшний день осталось не так много учеников, ходивших в школу в 1920-1930-е гг., но все наши информанты стремились рассказать о том, кто из их родственников учился в греческой школе. Хотя пожилые люди иногда вспоминают о том, как родители стремились устроить их в русские, а не греческие классы, в сообществе распространена положительная оценка преподавания родного языка.
Информанты, не обучавшиеся в школе в 1920-1930-е гг., называют язык преподавания греческим как в урумских, так и в румейских поселках. Среди урумов распространены две точки зрения на школьный идиом: часть сообщества подчеркивает, что преподавали «настоящий, литературный греческий», тогда как
