захвате пролива Босфор назвал нереальной. Обстоятельно, с хорошим знанием дела, рассмотрел замыслы России и других великих держав во всех районах столкновения их интересов: от Босфора до Ирана и Дальнего Востока. И сделал вывод: «Настоящее общее политическое положение вещей не вызывает необходимости со стороны императорского правительства принятия каких-либо неотложных, чрезвычайных мер: ни в виде приобретения путем соглашения какой-либо стоянки для нашего флота, ни при посредстве военного занятия какой бы то ни было территории или стратегической позиции».
Единственное, что Ламздорф предложил, это несколько укрепить позиции России в Османской империи, в Ираке и Афганистане, и то не военными, а дипломатическими мерами.
Записка Ламздорфа была послана в несколько министерств. Военный министр А.Н. Куропаткин выразил явное недовольство. Он считал, что надо начать давление на турецкое правительство, чтобы оно уступило России Босфор. Управляющий морским министерством тоже не сдержал наступательного пыла и жалел, что Россия ничего не выиграет от затруднений своего старого соперника. Зато министр финансов Витте высказал прямо противоположное мнение. Он возразил даже против предложенных Ламздорфом мер по усилению русского влияния в соседних странах Центральной Азии и дал понять, что при тяжелом финансовом положении России нечего было об этом и думать.
Время для России действительно было трудное. Экономический кризис, сокращение промышленного производства, а главное — неурожай и голод в ряде областей империи. Даже «ястребы» в правительстве это понимали.
Вильгельм II подталкивал Россию к вторжению в Индию. Он прямо говорил об этом с российским послом в Берлине в начале января 1900 г. [113] Но даже в высших военных кругах России было понимание опасности такого шага. Это выяснилось на закрытом совещании генералов и офицеров в конце 1899 г. Докладчик генерал М. Грулев резко осудил призывы к походу на Индию — и никто ему не возразил. Правда, доклад Грулева решили не публиковать, чтобы не раскрывать перед Англией свои карты, и заставить ее бояться возможного русского вторжения [114].
В целом победила точка зрения Ламздорфа. Призывы вторгнуться в Индию или захватить Босфор так и остались призывами. Но свои позиции в Центральной Азии Российская империя все же укрепила. В декабре 1899 г. добилась, что Иран еще на десятилетие продлил свое обязательство не давать другим иностранным державам концессий на строительство железных дорог. В январе 1900 г., дав Ирану заем, Россия добилась вытеснения английских товаров российскими на иранском рынке. А в случае нарушения сроков по платежам займа Россия получила право «установить контроль над таможнями, доходом коих упомянутый заем гарантирован» [115]. В Оттоманской империи правительство Николая II добилось концессии на строительство железной дороги вдоль южного берега Черного моря, а с Афганистаном в начале 1900 г. были установлены дипломатические отношения, чему Великобритания всегда препятствовала.
Ни для кого не было секретом, что перемены в Центральной Азии — следствие англо-бурской войны. Даже российский либеральный журнал, существовавший в условиях жесткой цензуры, публично признал это. «Русско-персидский заем и русско-персидские концессии также до известной степени связаны с этими событиями. В Тегеране не решились бы на этот шаг, столь неприятный англичанам, если бы престиж Великобритании не был столь поколеблен южноафриканскими событиями» [116].
Англо-бурская война и российская общественность
Общественность России откликнулась на войну бурно. «За здравие президента Крюгера служат молебны, от оркестров, играющих в публичных местах, требуют “гимн буров”, который повторяется бесчисленное число раз». Это свидетельство петербургского журнала начала 1900 года [117].
«Буры и все “бурское” интересует теперь решительно все слои общества, и в великосветской гостиной, и в редакции газеты, и в лакейской, и даже в извощичьем трактире только и слышны разговоры о бурах и африканской войне». Так говорилось в книжке, изданной в конце 1899 г. Называлась она «В помощь бурам!» Автор назвал себя «Бурофил» [118]. Появилась и фраза: «Нынче куда ни сунься — все буры да буры» [119].
Подобных высказываний с тех времен остались сотни, тысячи. Издавалось множество русских книг о войне. Статей — не сосчитать. А брошюры печатали не только в столицах, в Санкт-Петербурге и Москве, или крупных городах Российской империи — Киеве, Варшаве, Тифлисе (Тбилиси), но даже в Борисоглебске. Фотографии бурских бойцов, генералов, президента Крюгера и его соратников — во всех иллюстрированных изданиях. И с самыми восторженными подписями.
В церквах собирали пожертвования в пользу буров. В Трансвааль посылали иконы, альбомы, роскошно изданную Библию, складни, пластинки с записями русских стихов и песен в честь буров. А после известия, что бурский генерал Кронье взят в плен, прошла широкая кампания по сбору средств, чтобы подарить ему братину — громадную чашу из порфира с серебряным орнаментом. Эта братина была послана вместе с листами, на которых расписались 70 тыс. человек. Листы озаглавлены: «Подписи к братине от русских людей командиру буров Питу Кронье». Это все хранится теперь в Претории, в Историческом музее. А некоторые русские книги попали в библиотеку Стелленбошского университета.
Улицам русских городов давали названия в честь бурских героев или как-то связанные с бурами. В одну лишь харьковскую Городскую управу поступили предложения дать трем новым улицам названия: Трансваальская, Жуберовская и Крюгеровская [120].
Южноафриканские события отразились в театральных и цирковых репертуарах. С ними связали программу петербурского цирка, а постановка в Московском городском манеже в феврале 1900 г. называлась: «На высотах Драконовых скал, или Война буров с англичанами» [121].
Общим ажиотажем быстро воспользовались торговцы. Появились игрушки, карикатурно высмеивающие Джона Буля, и картинные изображения буров. Ресторанам, трактирам, закусочным давали бурские названия. В Петербурге возле Царскосельского вокзала появился трактир «Претория», в городе Козлове — трактир «Трансвааль». Названия привлекали публику.
Центром организации помощи бурским республикам стал Голландский комитет для оказания помощи раненым бурам. Он находился в Санкт-Петербурге, на Невском. Его председателем был пастор голландской общины Санкт-Петербурга Хендрик Гиллот. Комитет обращался к народу России с воззваниями. В первом, в октябре 1899 г., был призыв к сбору средств для раненых буров. Во втором, в ноябре, говорилось, что собрано 70 тыс. рублей и эти пожертвования направлены на организацию санитарного отряда на 40 коек, под названием «Русско-голландский походный лазарет». В третьем воззвании, в декабре, — что общая сумма пожертвований уже превзошла 100 тыс. рублей, госпиталь обеспечен средствами на шесть месяцев, считая проезд туда и обратно, и что врачи и сестры милосердия уже двинулись в путь. Голландские — из Амстердама, русские — из Санкт-Петербурга.
Для сбора дополнительных средств комитет обратился к виднейшим петербургским художникам, артистам, музыкантам, композиторам, писателям и общественным деятелям с просьбой прислать для публикации в альбоме свои портреты, фотографии, автографы, картины и рисунки. Так появился альбом «Санкт-Петербург — Трансвааль», прекрасно изданный, на меловой бумаге. В нем воспроизведены картины И.Е. Репина, Н.К. Рериха, К.Е. Маковского и других известнейших русских художников, портреты и фотографии артистов балета, оперы, драматических театров [122].
Сколько российских добровольцев сражалось на стороне буров? Известны только подсчеты, сделанные английскими и американскими военными корреспондентами. Эти подсчеты считались наиболее достоверными и приводились во многих изданиях: 225 добровольцев [123].
Конечно, это была лишь небольшая часть из тех, кто хотел поехать в Южную Африку. Уже в самые первые дни войны в редакции газет обращались «лично и письменно, многие лица с просьбою дать им указанье, как прикомандироваться к направляющимся в Трансвааль добровольческим отрядам» [124]. В приемной пастора Гиллота, до того тихой и спокойной, стали толпиться «люди из всех сословий, все рвутся к бурам» [125].
Но путь из России был намного дальше и дольше, чем из западноевропейских стран. Надо было из бескрайнего русского сухопутья добраться до Марселя или еще какого-нибудь порта Западной Европы,
