– Люди должны были увидеть высокомерное бездушие ЦЕРНа. Разве не вы создали каплю, способную превратить в пар несколько городских кварталов? И вы еще осмеливаетесь называть меня сумасшедшим! – Камерарий почувствовал, как в нем нарастает гнев. – Те, кто верит, проходят ради Создателя через великие испытания! Бог потребовал от Авраама принести в жертву свое дитя! Бог повелел Иисусу пройти через распятие! И теперь, когда мы смотрим на изображение распятого Христа – окровавленного и страдающего, – мы вспоминаем о могуществе сил зла. Это заставляет наши сердца быть бдительными! Раны на теле Христовом являются напоминанием о силах тьмы! Раны на моем теле вопиют о том, что зло живо. Но одновременно они возвещают и о том, что дело Божие восторжествует!
Его крик замер, эхом отразившись от дальней стены Сикстинской капеллы, после чего под ее сводами воцарилась мертвая тишина. Казалось, что остановилось само время. За спиной камерария видна была картина Страшного суда, какой ее представлял себе Микеланджело... Иисус сбрасывал грешников в ад. На глаза Мортати навернулись слезы.
– Что же ты натворил, Карло? – шепотом спросил он, закрыв глаза. По щекам старика катились слезы. – Неужели и его святейшество...
Под сводами капеллы раздался вздох многих людей, и во вздохе этом слышалась невыразимая боль. Все находящиеся в Сикстинской капелле до этого момента старались не думать о смерти понтифика.
Да, папа скончался от яда.
– Гнусный лжец! – бросил камерарий.
– О чем ты? – спросил потрясенный Мортати. – Он был человеком кристальной честности! И он... так тебя любил.
– А я его!
О, как я его любил! Но он предал мою любовь! Он нарушил обет, данный Богу!
Камерарий знал, что сейчас они его не понимают, но, когда он им все расскажет, весь ужас содеянного покойным понтификом дойдет до их сознания. Они увидят, что его святейшество был одним из самых мерзких лжецов за всю историю церкви. Камерарий помнил все подробности той ужасной ночи. Он только что привез из ЦЕРНа новость об акте Творения, совершенном Леонардо Ветра, и об ужасающей мощи антивещества. Камерарий не сомневался, что понтифик увидит всю опасность, которую несет с собой это открытие, но святой отец не узрел в этом научном прорыве ничего, кроме надежды. Он даже сказал, что Ватикан мог бы финансировать работу Ветра. По мнению понтифика, это было бы жестом доброй воли по отношению к научным исследованиям, обещающим благие духовные последствия.
Безумие! Неужели Ватикан будет оплачивать работу, которая превратит церковь в ненужный пережиток? Работу, которая приведет к распространению оружия массового уничтожения? Оружия, которое убило маму...
– Нет... вы не смеете этого допустить! – выкрикнул камерарий.
– Я в неоплатном долгу перед наукой, – ответил папа. – Есть нечто такое, что я скрывал всю свою жизнь. Когда я был молодым, наука преподнесла мне замечательный подарок. И об этом даре я никогда не забывал.
– Не понимаю. Чем наука могла одарить человека, посвятившего свою жизнь Богу?
– Все очень сложно, – ответил папа, – и для того, чтобы ты меня понял, потребуется время. Но есть один простой факт, который тебе следует знать. Я скрывал его все эти годы. Думаю, настало время поделиться с тобой моей тайной.
После этого понтифик сообщил ему ужасную правду.
Глава 132
Камерарий, сжавшись и подтянув колени к подбородку, лежал в пыли перед гробницей святого Петра. В Некрополе было прохладно, но холод ускорял свертывание крови, сочившейся из ран, которые он нанес себе сам. Его святейшество здесь его не найдет. Здесь его никто не сможет найти...
«Все очень сложно, – продолжали звучать в его мозгу слова папы, – и для того, чтобы ты меня понял, потребуется время».
Но камерарий знал, что никакое время не поможет ему понять.
«Лжец! А я так верил в тебя! БОГ верил в тебя!»
Понтифик единым словом разрушил тот мир, в котором он жил. Все то хорошее, что видел камерарий в своем наставнике, в один миг оказалось разбитым вдребезги. Страшная правда с такой силой пронзила сердце клирика, что, выбежав из папского кабинета, он едва не потерял сознание. В коридоре его стошнило.
– Подожди! – кричал ему вслед понтифик. – Дай мне тебе все объяснить!
Но камерарий убежал прочь. Да и как мог его святейшество рассчитывать на то, что камерарий как ни в чем не бывало сможет теперь выносить его общество?! А что, если еще кто-то узнает об этом ужасном грехе? Страшно подумать, какой удар это нанесет церкви! Ведь это означает, что данный папой священный обет ровным счетом ничего не стоит.
Им овладело безумие. Оно гремело в его ушах вплоть до того момента, когда он очнулся у подножия гробницы святого Петра. Именно в этот момент к нему впервые явился разгневанный Господь. Гнев Творца был страшен.
Я ТВОЙ БОГ, И Я ЖАЖДУ МЕСТИ!
После этого они вдвоем принялись строить планы. Вместе им удастся спасти церковь и восстановить веру в этом безбожном мире. Зло проникло повсюду. А мир отказывается его замечать! Действуя вдвоем, они сумеют сорвать со зла все покровы, и люди прозреют... Бог восторжествует! Ужас и надежда! Испытав их, мир снова уверует!
Первое испытание, предложенное ему Творцом, оказалось не столь страшным, как предполагал камерарий. Он должен будет всего-навсего проскользнуть в папскую спальню... наполнить шприц... и закрывать ладонью рот лжеца, пока тот будет биться в предсмертных конвульсиях. В лунном свете он увидит вылезающие из орбит глаза грешника, пытающегося ему что-то объяснить.
Но эти объяснения никому не нужны.
Папа уже сказал более чем достаточно.
Глава 133
– У папы был ребенок, – обличительным тоном произнес камерарий, стоя рядом с алтарем Сикстинской капеллы.
Эти три коротких слова произвели впечатление разорвавшейся бомбы. Казалось, все кардиналы отреагировали на заявление клирика совершенно одинаково. В обращенных на камерария взглядах осуждение сменилось чувством глубокого отвращения. Но в глубине души они молили Бога представить доказательства того, что священник ошибается.
У папы был ребенок...
Лэнгдон испытал такое же потрясение, как и все остальные. Он почувствовал, как в его ладони дрогнула рука Виттории, и мозг ученого, уже отупевший от множества не имеющих ответов вопросов, принялся лихорадочно искать для себя точку опоры.
Казалось, что слова камерария продолжали звучать под сводами Сикстинской капеллы. В горящих огнем глазах клирика Лэнгдон видел полную уверенность в истинности своего страшного обвинения. Ученый попытался убедить себя в том, что все это не более чем ночной кошмар и, проснувшись, он снова окажется в реальном мире.
– Это грязная ложь! – выкрикнул один из кардиналов.
– Никогда не поверю! – поддержал его другой. – Его святейшество был предан церкви, как ни один из живущих на земле людей!
Затем заговорил Мортати, и в его голосе звучало страдание:
– Друзья мои... То, что сказал камерарий, – сущая правда.
Все кардиналы посмотрели на него с таким видом, словно «великий выборщик» только что произнес чудовищную непристойность.
– У его святейшества действительно был ребенок, – сказал Мортати.
Лица кардиналов побелели от ужаса. Камерарий был потрясен.
– Вы знали? Но... каким образом вы смогли?..
– Во время избрания его святейшества... – со вздохом произнес Мортати, – ...я выступал в роли адвоката дьявола.
Все присутствующие онемели от изумления.
Лэнгдон понял, что имел в виду старик, и это означало, что обвинение камерария было правдой. Не слишком почетная должность «адвоката дьявола» предполагала доскональное знание всякого рода скандальных сведений и слухов о кандидате на пост понтифика, распространявшихся в Ватикане. Скелеты в папском шкафу были угрозой церкви, поэтому перед выборами один из кардиналов должен был тайно проверить прошлое кандидата. Этого кардинала называли «адвокатом дьявола», и только он получал право копаться в грязном белье претендентов, чтобы не допустить к Святому престолу недостойного человека. Действующий папа, чувствуя приближение конца, лично выбирал «адвоката дьявола» из своего ближайшего окружения. Имя этого человека должно было навсегда остаться в тайне.
– Я узнал об этом, потому что был адвокатом дьявола, – повторил Мортати.
По Сикстинской капелле пронесся общий вздох. Это была ночь, когда все каноны отправлялись на свалку.
В сердце камерария бушевала ярость.
– И вы... ничего никому не сказали?
– Я встретился с его святейшеством, – ответил Мортати. – И он во всем признался. Святой отец рассказал мне все от начала до конца и попросил об одном. Он попросил, чтобы я, принимая решение, открывать или не открывать его тайну, прислушался к голосу своего сердца.
– И сердце повелело вам навеки похоронить эти сведения?
– На предстоящих выборах он был безусловным фаворитом. Люди его любили, и скандал нанес бы церкви непоправимый ущерб.
– Но ведь у него был ребенок! Он нарушил священный обет безбрачия! – закричал камерарий.
Он снова услышал слова матери: «Обещание, данное Творцу, является самым важным из всех обещаний. Никогда не нарушай своих обетов Богу».
– Папа нарушил клятву!
– Карло, его любовь... – с тоской произнес Мортати, – его любовь была непорочной. Его святейшество не нарушал обета. Неужели он тебе этого не объяснил?
– Не объяснил чего?!
Камерарий вспомнил, как, выбегая из папского кабинета, он услышал: «Подожди! Дай мне тебе все объяснить!»
Мортати неторопливо и печально поведал кардиналам о том, что произошло много лет назад. Папа, который был еще простым священником, полюбил
