по полной. Звонить Бакану на сотовый я не стал — чем позже начнут изучать список входящих и исходящих на его «трубе», тем больше времени у меня для свободы. Все еще не веря, что Бакан не придёт, я медленно отъехал от магазина. На выезде из поселка на трассу, меня остановил передвижной пост полиции — четверо вооруженных полицейских, тоже на УАЗике. Тщательно проверив мои документы, меня обыскали. Я с пониманием своего положения, с легким пререканием перенес эту унизительную процедуру ощупывания и похлопывания. Расспросив про протезы и выяснив цель моего приезда в поселок (…искал однополчанина, не видел 25 лет…), перевернув верх дном весь салон с багажником, меня отпустили, попросив довести в город полицейского.
По дороге я разговорил лейтенанта местной полиции. Молодой, крепкий казах, рассказал, что наибольший рост количества преступлений по всем линиям отмечен в прошедшем году — на двадцать два процента! На мой вопрос про местные зоны, он мне рассказал, что в августе была попытка побега — застрелили ночью заключенного. Трое заключенных предприняли попутку бегства из колонии, но их заметили военнослужащие охраны. После того, как были предприняты меры по возвращению заключенных и их предупреждению, двое из них вернулись, но третий не откликнулся. После нескольких предупредительных выстрелов, на которые не последовало реакции, был открыт огонь на поражение. Парню было двадцать пять лет — 1985 год рождения.
За охрану правопорядка несет ответственность поселковое отделение полиции из восьми человек. Сегодня они только что взяли курьера и тут же накрыли притон! Курьер, молодая женщина, везла в спортивной сумке, плотно упакованными, несколько килограмм анаши и маковой «соломки».
Я вдруг четко увидел реальность происходящего — с ужасающей резкостью картинки, до боли в глазах! Я слушал рассказ полицейского и не верил своим ушам. Свершаемое всегда свершается независимо от тех, кто зависим в свершаемом.
…Стояла у магазина с сумкой. Малахольная какая-то. Мы ее ждали, но в Макинке на вокзале, когда она сошла с поезда, потеряли — она самовывозом с Чу везла всю эту дрянь. Представляешь? Муж ее недавно освободился, но успел жену в карты проиграть — они все продали из ее дома, на эти деньги и отправили за анашой. Как она смогла контроль в поезде пройти, не понимаю? Зачем было ехать в Чу, если можно было легко закупиться на месте — взяв пусть меньше, но без хлопот и риска?
Про нее узнали, когда мужа взяли при попытке переправить на зону наркотики. Он свою жену и сдал — выторговывал себе срок, тварь! Женщина честно выполнила задание — они ее запугали, малолетнюю дочь папаша держал в заложниках. Когда мы ее взяли у магазина, удивились тому, как много она смогла провезти поездом? Адрес притона она назвала сразу — очень за девочку боялась. Мы про притон уже давно знали, но не прикрывали — ждали «гонца»…
Люди, несущие убытки, предпочитают продолжать рискованную игру, только чтобы не мириться с гарантированными потерями. Избыточная фиксация на настоящем искажает действительность и ведет к ошибочным оценкам и неразумным решениям. История по мужа-зека, проигравшего жену в карты, была не менее фантастична, чем «печальная» история про «Даригу».
Чтобы удалась любая хитрость нужно предварительно усыпить подозрения обманываемого. И наоборот, пока есть хоть искра недоверия, еще сохраняется шанс устоять против хитрецов и обманщиков. Ведь, как только мы чувствуем, что можем оказаться обманутыми, то сразу замыкаемся и настороженно ждем, каким именно образом нас попытаются обхитрить. В этом случае мы взвешиваем в уме чуть ли не каждое слово собеседника и логически «просчитываем» все возможные последствия. И наоборот, с людьми, которых мы хорошо знаем и которым привыкли доверять, мы ведем себя свободно и раскованно, не опасаясь какого-то подвоха с их стороны. Как технично нас с Шасом «стукнули» лбами! Как грамотно она просчитала меня и технично избавилась от Шаса. Если это было результатом ее обдуманных и просчитанных действий, то насколько тогда реальна история про «проигранную жену»? Почему она «попала» у магазина? Что вообще произошло с нами?
Я довез полицейского до города. Долго потом сидел в машине, раздумывая, как мне поступить. Людей, переоценивающих вероятность собственной ошибки, чаще других сносит в сторону. Думал про Шаса, про женщину с сумкой, про Бакана с Бобом. Непредсказуемость случайных событий позволяла быть уверенным в том, что неправильно, а не в том, что с моей точки зрения, казалось правильным. Вечером я выехал в Астану. В Астане погостил у человека, давшего мне кровь в Кандагаре, потом вернулся домой.
Под Курганом, на объездной, остановившись пообедать в избушке придорожной харчевни, я встретился с Шасом. Он был в компании двух крепких парней. Они обедали, так же как и я возвращались из Казахстана. Их «сарай», черную затонированную «Tahoe» с тюменскими номерами, я видел еще паркуясь на стоянке. Мы поздоровались, я подсел к их столику, Шас делал вид, что ничего не произошло. Он точно, по ходу, помнил только то, что желал помнить. Они молча доели, попрощались со мной и уехали.
Я так и не определился со своим поступком — прав был я или нет? Мучил себя раздумьями — но не каялся. У меня была еще целая куча решений, ждущих своих задач.
И если уж верить тому, что твари, о которых говорил Шас, существуют, я все же предпочту считать себя свободным от них и, продолжив аллегорию работы мозга, как «джейм-сейшен нейронных ансамблей, приезжающих с разных адресов в конкретное место», приму нашу историю, как материальную проекцию, сыгранной нашими «нейронными оркестрами», импровизации. Хочу признать — сыграли хорошо. Сыграли и разъехались…
Да, про борщ из моего сна.
Когда один из парней Шаса вставал, он опрокинул тарелку с борщом, которую мне принесла официантка. Тарелка опрокинулась, щедро залив мне матню брюк и обе штанины. Я обтерся салфетками, доел обед. Умывшись из бутылки с минеральной водой у машины, достал из багажника чистые джинсы, переоделся в машине и поехал домой. Запах борща преследовал меня всю оставшуюся дорогу, напоминая мне о Шасе и увиденном мною сне.
Сон — точно!
Сон Шаса! Я поэтому-то и вспомнил историю Куаныша!
Сука!..
Я прокручиваю «пленку» назад…
Шас
…Монотонная езда скрашивается болтовней Шаса. Как возможно так долго и много говорить «ни о чем»? Я вспоминаю историю своего знакомства с братьями и почти не слушаю о чем «трещит» Шас…
…Постоянно снится один и тот же сон — случай на проческе, под Джелалабадом. Снится — как документальное кино, хроника. Натурально, словно сам про себя кино смотрю… …Проческа. Мы группой поднимаемся к отдельно стоящему дому. «Чешем» двор, пристройки. Заходим в дом, поднимаемся на крышу, спускаемся, снова заходим в дом. В доме — никого, только на женской половине, в большой комнате, окнами выходящими на склон, по которому поднимаются наши пацаны, сидит афганка, с детьми. Детишек трое — маленькие, трех лет — не старше. Два мальчика и девочка. На руках у женщины — маленький ребенок, завернутый в какие-то тряпки. Она кричит на нас. Плюётся. Мы ее не понимаем. Все проверив, уходим.
Только вышли из дома, вытянулись ниткой по склону, слышим стрельба за домом, на склоне, по которому левее нас поднимались наши с роты.
— Дом прочесали? — Кричат нам по рации.
— Прочесали, — отвечаем.
— Все зачистить! По нам ведут прицельный огонь. Снайпер! Один ранен, — кричат из рации.
Возвращаемся. Все заново чешем «под гребенку» — ничего! Только баба с детьми в том доме, что окнами на склон выходит. Комнату на уши поставили — нет ничего. Окна только разбиты — стекло на полу. Наши, видимо, саданули по дому, в ответ на стрельбу. Показываем женщине — уходи из дома, убьют детей при обстреле. Орет, плюется, лицо краем платка закрывает…
Мы по рации доложили, что дом прочесали. Для верности в окнах помаячили, нашим помахали и
