Он сажал Васильчикова в кресло, сам садился на стул, наливал по кружке горячего чая «фруктовый настой», доставал из жестяной коробки из-под печенья «Абрикосов и сыновья» сахар и говорил:
— Давай, браток, потолкуем…
— О чем, товарищ комиссар? — официально спрашивал Васильчиков.
— Да вот, — говорил комиссар, — ты парень ученый, из семьи интеллигентов, значит, ты мне и растолкуй, почему это теперь на земле нет мамонтов. А?
И когда Васильчиков довольно путанно рассуждал о вымирании пород, об археологических раскопках, комиссар сожалеюще качал головой:
— Эх, Васильчиков, хоть ты и отставной капитан корпуса, а здесь, браток, ни моржа не знаешь… И чему, спрашивается, учили вас? — Он вытаскивал из походного матросского сундучка растрепанную книгу: Ч. Дарвин. «Происхождение видов», похлопывал по ней сильной рукой и говорил: — Вот умная книга… героическая книга… тут все дословно сказано… — и добавлял мрачно: — А и трудная она… как талмуд…
— Почему талмуд? — спрашивал Васильчиков.
— Мне один еврейчик — фершал с «Победителя» — рассказывал… Очень, говорит, трудная книга талмуд… не всякий ученый еврей ее одолеет. — Потом, удивляясь, комиссар, заканчивал: — Я об этой книге Дарвина слышал от самого товарища Раскольникова, читай, говорит, книга — совершенство и против дурмана… да…
Затем комиссар переходил на простые темы: о матросской жизни, о войне, о немцах и белогвардейцах. Он говорил:
— Ты, Васильчиков, мне симпатичен… ты парень не моржовый и должен понимать: чтобы для всего трудящегося люда жизнь сделать повеселей, надо перво-наперво отнять у паразитов землю, фабрики… таково правильное учение товарища Ленина… а вы нам, которые из прежнего класса честные, должны помочь… Ты не смотри на других — баричей, что у Каледина на Дону… так те сволочи… а ты смотри на Ленина… и тогда поймешь… тебе восемнадцать годов. Это ж еще для развития правильных мыслей — кот наплакал. Да! Вот возьми, к примеру, ротного нашего Кинеля… Старик в политике — как баба в крейсере разбирается, а работает у нас… и неплохо… и ребята его уважают… да…
После таких бесед Васильчиков чувствовал себя успокоенным, и то, что он курсант, не казалось ему ужасным, а наоборот, появлялась у него какая-то уверенность в нужности того, что он делает.
И когда через шесть месяцев был объявлен набор добровольцев из курсантов на Южный фронт, он вызвался идти против белогвардейцев.
Тепло попрощавшись с комиссаром и Кинелем, он сел в теплушку, и через семь дней особая рота курсантов влилась в 11-ю стрелковую бригаду…
Дни стояли теплые, августовские. Такие дни особенно хороши. Осень еще только начинает набрасывать свое пурпурное покрывало на степь, и кулики потревоженно кричат по утрам. Грудь полно вбирает свежий воздух, насыщенный медовыми росами утра.
В одно такое утро Васильчиков вместе с двумя курсантами шел на разведку.
Белые части полковника Ростовцева заняли хутор Веселый. Командование бригадой имело задание от штаба дивизии напасть на хутор и выбить из него неприятеля.
Васильчикову и его товарищам было поручено обследовать местность и донести командиру бригады: нет ли поблизости белогвардейских постов.
Васильчиков и два курсанта: бывший слесарь-путиловец Федор Алексеев — двадцатидвухлетний худой парень, и Иван Грузинов — маленький подвижной черноволосый крепыш из Тульской губернии, крадучись пробирались по небольшому лесу. Они уже прошли около версты от расположения бригады и нигде не заметили ничего подозрительного. В лесу было тихо. Лениво шелестели листья. Где-то совсем близко чирикнула птичка.
— Хорошо! — сказал улыбаясь Федор Алексеев, — прямо-таки, Василек, не веришь, что на войне…
— Тише! — остановил его шепотом Иван Грузинов. Федор замолчал.
— Товарищ, — также шепотом произнес Васильчиков, — когда дойдем до опушки, там надо ползком на пригорок. Я один пойду, у меня бинокль… оттуда видно хутор…
— Почему же ты, Василек? — запротестовал было Федор, но Грузинов одобрил решение Васильчикова:
— Раз ты старший по группе, то иди… а мы тебя подождем…
Прошли еще немного, и вдруг лес ожил.
— Стой! — раздался молодой звонкий голос.
— Засада! — крикнул Грузинов.
В первую минуту Васильчиков не сообразил, кто кричит, ему показалось, что этот выкрик сделал он сам.
Федор, присев на корточки, стрелял из малокалиберной винтовки по направлению к опушке. Васильчиков тоже приложил винтовку к плечу, но в эту минуту почувствовал тупой удар по голове и потерял сознание.
Когда он открыл глаза, то увидел, что лежит на полу, на шинели, под головой у него вещевой мешок, а голова забинтована тряпкой. Он, превозмогая сильную боль, оглянулся по сторонам. Низенькая, чисто выбеленная комната, обычная комната в зажиточном хуторском доме: стол, табуреты, кровать с подушками, наложенными горкой, и в углу киот с иконами. В комнате было накурено. Из раскрытого настежь небольшого окошка видно было голубое небо. Он видел голубое небо и упорно не хотел замечать сидящих и разговаривающих в комнате людей в военной форме с погонами.
— Очнулись? — спросил его молодой звонкий голос.
«Это был тот самый, что кричал: «Стой!»», — равнодушно подумал Васильчиков.
Его охватило безразличное чувство, и он ничего не ответил.
— Если не ошибаюсь, капитан корпуса Васильчиков?
Васильчиков увидел перед собою нежное, тонкое, теперь немного обветренное лицо Майера. На Майере была гимнастерка с погонами Новочеркасского юнкерского училища.
— Что же вы молчите, капитан? — говорил юнкер. — Что же вы не скажете мне, что тонягам нельзя допрашивать самого капитана корпуса. А?
— Это ваш знакомый, Майер? — раздался ленивый, сытый голос, к Васильчикову подошел полный, краснощекий офицер с маленькими усиками «стрелкой».
— Так точно, господин есаул! — отрапортовал Майер, — разрешив доложить, что курсант Васильчиков учился вместе со мной и прапорщиком Петровским в Петербургском корпусе императора Александра Второго и носил звание капитана корпуса.
— Интересно, — процедил сквозь зубы есаул, — интересно, но невероятно… может быть, вы ошибаетесь?
— Пока нет, господин есаул. Да он и сам не будет скрывать.
— Вы… — есаул с интересом рассматривал лежащего на полу. — Вы… действительно были в корпусе?
— Был, — сказал Васильчиков и сел на шинели.
— Интересно… — улыбнулся есаул.
— А вот и Петровский, — обрадованно проговорил Майер.
В комнату вошел Петровский. Это был все тот же Петровский, хороший, храбрый парень с веснушками на широком лице. Только теперь на нем была грязная гимнастерка и новенькие серебряные погоны с одной звездочкой.
«Как это у них скоро в офицеры производят», — мелькнула мысль в голове Васильчикова.
Петровский, взглянув на Васильчикова, вздрогнул. На его лице отразилось изумление, а затем жалость.
— Ника! — сказал он и подал руку своему старому другу. — Ника! Что за маскарад?
И эти простые сочувственные слова заставили Васильчикова испытать чувство скрытой радости.
— Не маскарад! — произнес он, с трудом ворочая во рту языком, — я действительно курсант… я добровольцем пошел…
