слоняется. Вытащит какую-нибудь модельку, которую я в третьем классе делал, и начнет зудеть: это у тебя не так да там у тебя не тот диаметр. Зудит, зудит, а у самого дома дверь на одной петле болтается.
Юра говорит:
— Ну ты, старик, Ползунов прямо.
Это он паровой катер увидел. Я его только начал ещё и котел не допаял.
— Чем греть будешь, — спрашивает, — свечкой?
— Ха, — говорю, — мы с Ваньчиком получше придумали.
И пошли у нас разговоры. Я только под конец вспомнил:
— Ты адрес-то наш откуда знаешь?
Засмеялся:
— Страшная тайна.
Так и не сказал.
Уже около десяти было, когда мы из дому вышли. Дождь кончился, и только с высоких фонарей медленно летели теплые капли, и газоны пахли сыростью. Мы прыгали по асфальтовым буграм, я забегал вперед и говорил. Я говорил, и все было интересно. И наш с Ваньчиком катер, и весь класс. Юра останавливался, чтобы дослушать до конца, или смеялся и толкал меня в плечо.
Когда я пришел домой, папа пил чай на кухне.
— Чего так рано? — спрашивает.
Я говорю:
— Не понял.
А он мне будильник показывает. Ничего себе! Целый час провожались.
— Он что, живет далеко?
Я уже рот открыл, чтобы ответить, и тут сообразил: мы же вокруг нашего дома ходили. Проводил называется.
Я этого слова терпеть не могу. «Новенький, новенький!» — и таращатся на человека, как будто у него два носа. Только первого сентября так перед школой все перемешалось, что непонятно было, кто кого рассматривает. Половина ребят незнакомые, свой седьмой «б» не найти, да ещё Колюня Петраков рядом скачет.
— А я знаю, — говорит, — откуда они все. У нас новый дом заселили. Половина в пятьдесят восьмой учиться будет, а половина у нас. Мама сказала, что мы друг у друга на головах сидеть будем.
— Ладно, — говорю, — Петраков, давай я тебе сразу на голову сяду, а то наш класс никак не обнаруживается.
— Подумаешь, — говорит Колюня, — наш класс. Ты вон гляди, какой в восьмом «г» новенький. Ничего? Гудилин его фамилия.
Ну, не знаю, может, он, конечно, и новенький, только очень уж мятый, прямо жеваный какой-то.
Колюня мне в самое ухо шепчет, а сам на первоклассников смотрит, как будто мы молодое поколение обсуждаем:
— Сейчас за школой одному девятикласснику навешал — будь здоров!
— Да, Петраков, прямо не знаю, как ты без этого Гудилина и жил-то.
И тут я Ваньчика услышал. То есть Ваньчика все услышали, такой он тарарам поднял, когда меня увидел.
— Витька, Витюха, мы тут!
Он так подпрыгивал, что всем вокруг, наверно, ноги отдавил и в портфеле у него гремело, как обычно. На нас оглядывались, а Ваньчик бушевал, будто мы год не виделись. Только, если правду сказать, я по Ваньчику не меньше соскучился.
— Привет, — сказали мы друг другу.
Я положил ему руку на плечо, и мы просто так постояли рядом.
— Слышь, Витька, — сказал Ваньчик, — а я медную трубку достал, какую надо, и паяльная лампа у меня теперь своя.
И тут он увидел какого-то знакомого и опять заорал.
Он бы и в школе покричать не отказался, но уж больно громко получалось. Пока до класса шли, я чуть не оглох, — наверное, за каникулы отвык. Борис Николаевич сказал:
— Иваницкий, Лешенька, я уже устал, радость моя.
— Делаю выводы, — ответил Ваньчик и влетел в класс. За дверью загремело.
— Поздравляю вас с началом учебного года, — сказал Борис Николаевич.
Мы с Ваньчиком уже уселись как полагается, а Борис Николаевич встал около нашей парты и стоит.
— Иваницкий, ты знаешь, что такое критическая масса?
— Ага, — говорит Ваньчик, — это в атомной бомбе. Или ещё где-нибудь.
— ещё где-нибудь. — Борис Николаевич вокруг посмотрел. — В нашем классе, Иваницкий. И сейчас мы эту массу пополам разделим. Для мирного использования.
Рассадил он нас, в общем. Эх, жалко, нам в класс новеньких не прислали! Не было бы свободных мест — не рассадили бы.
Совершенно непонятно, почему люди в такую погоду в коридорах толкутся. Мы за две перемены чего только не успели — даже в футбол постукали, даже за мороженым сбегали. А как третья началась, что-то грустно стало. Вот, думаю, будут скоро одни тучи да лужи, тут не то что в футбол — вообще на улицу носа не высунешь. Встали мы с Ваньчиком на солнышке и греемся. А греет здорово, ну прямо как летом. Так бы и звонок прозевали. Хорошо, Ваньчик на часы посмотрел.
Вот уже по нашему этажу бежим, а навстречу этот Гудилин, и с портфелем. Как будто уроки кончились. Несется, топает — весь этаж гудит. Вдруг около лестницы из-за поворота первоклассница выскочила. И откуда взялась? Заблудилась, что ли? Ведь все же малыши выше нас учатся.
— А ну вали!
Нет, правда, он ее, как табуретку какую-нибудь, в сторону отпихнул, как будто и не человек это. Девчонка прямо к нам отлетела.
— Ну скотина, — Ваньчик говорит. — Ну гадина!
Я девчонку поднял, она сразу куда-то убежала, а Гудилин к нам вернулся. Он руки под пиджак сунул, раз — и ремень вытягивает. Военный, с бляхой.
— Ну, кого первого? Ты, что ли, рыжий, вякал? Подходи давай, у меня времени мало.
И ремень на кулак накручивает. Вдруг от нашего класса Базылева бежит и кричит:
— Ой, мальчишки, вас же директор по всей школа ищет, а вас нет!
Гудилин со своим ремнем сразу убрался, а мы с Ленкой остались. Она повернулась и к классу пошла.
— Зачем ищет, ищет-то зачем?
— Да ну… — Она рукой махнула. — Придумала я. Увидела, как этот к вам привязался, и придумала.
К парте своей подхожу — моя парта у окна стоит, — смотрю, а этот тип уже из школы вышел. Стоит и головой крутит. Там в сторонке серая «Победа» остановилась, так он к ней как ошпаренный кинулся. Из машины мужчина вышел, Гудилин говорит ему что-то, а сам на школу показывает. Мужчина ему часы под нос сунул и вдруг по щеке как треснет! У Гудилина даже голова дернулась. Потом по плечу похлопал и в машину полез. И Гудилин с ним. Так вместе и уехали.
Я Ваньчику на перемене говорю:
— Чего было крик-то поднимать? Девчонка эта и не поняла ничего, твоего крика больше испугалась.
— Я зато понял, — Ваньчик говорит, — а ты смотри осторожней, в другой раз Ленка опоздать может.
До самого конца уроков не разговаривали. И домой врозь пошли.
