облеклась. Амазонка делала ее умопомрачительной – стало быть, никаких штанов! Ядовито-синий цвет, затмивший бы любое другое лицо, не столь яркое, тоже годился. Он заставлял по-особому сиять сметанную белизну Зосиной кожи. Растрепанные волосы казались нимбом вокруг бедовой головы.
Зоею звали рыжей. Однако рыжей в прямом смысле слова она не была. Рыжина в волосах, бровях и немного вокруг глаз только чуть-чуть поблескивала огненными искрами. Считалось также, что Зося красится немилосердно – и действительно, ее вечно хохочущий рот был кровав, мелкие зубы белы, как мел, а вокруг глаз лежали тени, возможно наведенные горелой спичкой. В чертах лица не было ничего античного. Истинные красавицы вроде Аделаиды Петровны находили Зоею всего-навсего смазливенькой. Но знаменитая ее белизна, но грудь, но профиль! И смеялась Зося всем существом – волосами, глазами, запрокинутой белой шеей.
В одной книжке про какую-то красавицу, тоже полячку, говорилось: она так была нежна, что, когда пила, вино просвечивало сквозь ее горло. Докторская дочка Мурочка прочитала это и возмутилась: никакая нежность не позволит вину быть видимым сквозь пищевод, трахею и мышцы шеи. Но Лизе казалось, что Зося именно такая – небывало белая и полупрозрачная, как бисквитный фарфор. Разве можно на како-го-то Варнавина пялиться, когда Зося рядом!
– Какая она все-таки красавица, – прошептала Лиза.
– Вы лучше! – тоже шепотом ответил Ваня, плюясь от пыли.
Лиза недоверчиво покачала головой. Но в глубине души она знала: это правда! И не потому правда, что Ваня это сказал – Ваня влюблен и не такого наговорить может. Но сама Зося – белоснежная, золотая, неземная – натянула поводья и остановила на минуту свою белую танцующую лошадь. Она чуть изогнулась в седле, чтобы лучше рассмотреть Лизу, и прищурилась удивленно и тревожно, будто что-то вдруг помешало ее безусловному торжеству.
Лиза в ответ нахмурилась. Лучше бы презрительно улыбнуться! Это трудно сделать, когда в рот попадает песок, но Лиза очень старалась. Зося тоже усмехнулась своими яркими, будто искусанными губами. Потом ткнула лошадь хлыстиком и дернула ножкой в тугом сапожке. Белая черноглазая лошадь заиграла, заплясала под Зосей, замахала подстриженным хвостом, рванула вперед. Скоро офицерские зады, подскакивающие в скрипучих седлах, заслонили всадницу в синем.
Лошади напылили немилосердно. Лиза закрыла лицо рукавом, но успела заметить, что Зося на повороте оглянулась еще раз. На Лизу она посмотрела пристально, тревожно, без всякой улыбки. Почему? Что ей надо? Может, Зося догадалась, что эта высокая девочка в белом платье – та самая, которая принесла шпильку из склепа Збарасских? Ведь сестра Каша рассказала ей про находку.
«Неужели она меня вспомнила? – удивилась Лиза. – Лицом к лицу мы не встречались лет шесть!»
Да, шесть лет назад Артемьевна иногда водила Лизу к Пшежецким играть с Кашей. Девочки не ладили, зато няньки дружили. Каша вечно дралась, злилась и не желала надевать синий козырек, который ей полагался, чтобы глаза не болели. Зато Зося была веселая и приветливая. Хотя носила скучное гимназическое платье, на других гимназисток не походила – фартук затягивала так, что талия получалась немыслимо тонкой, а прическу взбивала куда пышней, чем полагалось. Лиза знала, откуда эта пышность: Зося на ночь заплетала волосы в мелкие косички. Если такие косички расчесать, выйдет целая копна кудряшек. Лиза сама попробовала такие сделать и получила от тети Анюты страшный нагоняй. А Зося нагоняев не боялась. Она устраивала на голове божественный рыжий беспорядок, хохотала, сводила с ума всех подряд и познавала геометрию и географию в объятиях несчастного Дюгазона.
Последние годы Лиза видела Зоею только мельком – например, когда та проезжала в лакированной коляске, запряженной белой парой (Зося обожала белых лошадей), или в маленьких санках, с зубастым медведем в ногах и с тюменским ковром на спинке.
А вот Зося Лизу не могла видеть никак и нигде. На Почтовую к матери она заезжала по ночам, а в костеле, где все Пшежецкие исправно молились по воскресеньям, Лиза никогда не бывала. К тому же Лиза теперь так переменилась, что мало кто ее узнает даже из позапрошлогодних знакомых. Володька, поссорившись, может назвать ее дылдой, но все прочие в один голос твердят, что она красавица. Теперь и Зося это знает! А может, знает и что-то другое?
Лиза зажмурила глаза, чтобы в них не лезла пыль, и мысленно снова увидела Зосину синюю амазонку, рыжие кудри и Зосин взгляд – обескураженный и тоскливый. Этот миг так растянулся в памяти, будто не пролетел, как ему и положено, а остался в виде подробно прорисованной, странно яркой картины. Когда Лиза разжала веки, всадники были уже далеко – Зоей не разглядеть. Только вилась в конце Взвоза, среди чужих спин, ядовито-синяя длинная вуалька.
– Фу, напылили! – плюнул Володька. – Теперь полчаса жди, пока все осядет!
Лиза отвернулась к забору и снова заслонилась от пыли рукавом. Она не видела, но знала, что Ваня Рянгин стоит рядом, совсем близко, и чувствовала, какой он горячий, хотя не прикасается к ней.
– Хватит тут маяться! Эге-гей! – завопил Вова и вприпрыжку бросился по Взвозу вниз к реке. Остальные побежали за ним.
– Проклятье! Чертовщина! – уже с берега кричал Вова, суетясь возле причала, к которому были привязаны лодки. – Так и есть! Зуевской лодки нет! И Семенцова тоже! Вот канальи!
– Чего ты расшумелся? – одернул его Ваня. – Лодку можно нанять.
– Я ни за что в лодку не сяду, – заупрямилась вдруг Мурочка. – Меня всегда на воде укачивает.
Володька разозлился на сестру:
– Зачем тогда с нами шла? Теперь жди на бережку, пока люди накатаются. Компания «Виктория» своих пароходов тебе пока не доставила. Вот беда: от качелей тебя тошнит, в лодке укачивает. Лиза другое дело – куда угодно полезет, хоть к черту на рога. И ничего!
– Ты, Вова, думай хоть чуть-чуть, когда делаешь барышням комплименты, – назидательно сказала Мурочка. – А Лиза все равно в твоей лодке никуда не поедет.
– Это еще почему?
– Погляди-ка!
Мурочка ткнула пальцем в небеса. Там в самом деле что-то затевалось: облака темнели, густели и так клубились, будто невидимая рука месила на горизонте черное и серое. Однако солнце пекло изо всех сил, и бешено сияли на воде зеркальные блики.
– Будет гроза, – сказал Ваня, сощурившись на пестрые тучи. – Минут через сорок, я думаю. От воды лучше держаться подальше – она притягивает электричество.
– Электричество когда еще начнется! – махнул рукой Володька. – Давайте на остров съездим, а?
Ему очень хотелось каких-нибудь приключений. От реки увлекательно пахло водой и ивняком, щепки и улиточьи ракушки толкались у самого берега в тихих волнах. Как уйти отсюда несолоно хлебавши?
Володька надулся, пнул засевшую в песке корягу:
– Ну вот, тащились сюда по жарище, пыль глотали – и пожалуйста! Хороши сотоварищи… А кстати, как по-вашему, похожа она на бомбистку?
– Кто? – рассеянно спросила Мурочка.
– Да Пшежецкая эта! Если да, то маскируется великолепно – скачет себе по берегу с разными болванами. Хотя постойте! Может, компания, которую мы только что встретили, и есть боевая группа?
Тут все дружно рассмеялись.
– Где ты у них углядел тусклые накладные бороды? – поддела брата Мурочка.
– Тебе бы все хихикать! Что же кроется тогда за этой историей со шпилькой! Лиза, расскажи еще раз, как к вам Каша приходила, а то Рянгин ничего не знает.
– Сам расскажи! – отказалась Лиза.
– Я бы мог, но вы обе потом будете кричать, что я все переиначил и разукрасил.
– Если сильно заврешься, мы поправим! – пообещала Мурочка.
Володька справился с рассказом довольно сносно. От себя он прибавил лишь самую малость – то, что Каша, отдавая шпильку, дрожала, как в лихорадке, а когда поведала Лизе о страшных людях, заставила клясться, что никто ничего про это не узнает. В знак нерушимости клятвы якобы обе ели землю прямо на Почтовой.
Ваня, слушая Володькины турусы, смотрел на Лизу с изумлением. Наверное, там, на качелях, он не поверил, что она ничего не боится и хочет летать на аэроплане. Но теперь он знал, что Лиза не только расспросила у Натансона про шпильку, но и почти выманила у Каши какой-то непонятный Зосин секрет. А
