пудры, кудряшки пущены на лоб ниже обычного, губы накусаны и облизаны.
– Чего вы, барышня, хотели? – спросила Гаша.
– А Саня где?
– Саня в Ушуйск уехала. Аделаида Петровна дом на меня оставили. Им показалось, что я их пудру беру, – высокомерно сообщила Гаша. – Неправда: моя пудра роза, а их рашель. Они без меня еще в Ушуйске намаются.
Лизе выбора не оставалось. Гаша лживая, Гаша ядовитая и даже Аделаиду Петровну нисколько не почитает, но больше нести письмо некому.
– Гаша, послушай, – вздохнув, начала Лиза. – Не могла бы ты исполнить одну мою просьбу…
– Смотря чего вам надо, – без всякого смущения отвечала Гаша.
– Нужно отнести письмо в один дом и передать одному человеку в руки. Но только незаметно. Сможешь?
– Смотря что за дом.
– Ты, может, и не знаешь, они в Нетске недавно… Рянгины.
– Знаю, – сказала Гаша. – Большой белый дом на Думской, у Ширяевых купили. Знаю! А письмо кому?
– Ивану Рянгину, – прошептала Лиза и покраснела.
Краснеть перед горничной! Глазки у Гаши загорелись: ей, видно, нравились подобные приключения. Она с готовностью ответила:
– Знаю. Интересный блондин, высокий. Я его у нашего Бориса Владимировича видала. И по Почтовой он ходит почти каждый день. Интересный!
– Так ты снесешь письмо?
– Могла бы, но трудно. Дом незнакомый, прислуга у них вся своя, приезжая.
Она выжидающе уставилась на Лизу, сложив губки бутоном. Лиза по пьесам знала, как следует поступать в подобных случаях. Она стащила с пальца кольцо. Колечко было скромное, из первых подарков Пиановича.
– Вот, возьми!
– Дайте примерить сначала, – деловито попросила Гаша. – Ну-ка! Хорошенькое, только камушек бледный.
– Это аметист.
Гаша радостно дрогнула бровками-дугами, правленными наслюненным пальчиком среди гладкого пудреного лба. Она заглянула в колечко, туда, где ставят золотую пробу, осталась довольна и оттопырила мизинец с кольцом.
– Хорошенькое, – признала она. – Боялась, не налезет! Давайте ваше письмо. Не беспокойтесь, доставлю. Я не подведу! Дождусь и вручу.
– Только поскорее!
– Можно и скорее. Трудно, конечно – дом незнакомый. Но я пройти сумею. Прислуга у них больше мужская, а с мужчиной всегда сладить проще. Лично в руки передам.
Гаша самодовольно улыбнулась. В довесок к прочим красотам у нее показались ямочки на щеках.
До самого вечера Лиза не могла найти себе места. Она собственными глазами наблюдала, как Гаша вышла на улицу. Минутами ей казалось, что двуличная Гаша, надев бархатную шляпку, отправилась франтить на Офицерскую, а не дурачить чужую мужскую прислугу. Но тут же Лиза вспоминала, какое действие возымело колечко с аметистом. Получать дорогие подарки за пустяковые услуги кому не понравится?
День между тем преждевременно увял. Холодный ветер нагнал по-осеннему густых туч, пошел дождь. Артемьевна заохала, что тепла в этом году больше не видать и что время покатилось к зиме, которую не все переживут. Няня намекала на себя. Сколько Лиза ее помнила, она твердила, что зажилась и конец ее близок.
Лиза рано ушла к себе и надежно заперлась. Правда, ключа от собственной комнаты у нее не имелось – это была теткина привилегия. Зато дверь открывалась внутрь, и, если придвинуть к ней стол, а на стол положить кучу тяжелых книжек, ворваться снаружи будет непросто. Во всяком случае, останется время уйти через окно.
Переставив таким образом мебель, Лиза прямо на голое тело надела белое платье – то самое, в каком она была снята на карточке, посланной недавно Ване. Время близилось к одиннадцати. На Почтовой было кромешно темно, подвывал ветер. По оконному стеклу, юля, быстро ползли друг за другом дождевые капли. Они походили на бесконечную стаю одинаковых прозрачных жуков. Прежде Лиза никогда так упорно не разглядывала окно, за которым идет дождь, и не прислушивалась, как яблоневые ветки шуршат в темноте и стучат о подоконник.
«Совсем как в каком-нибудь романе!» – подумала она и поежилась. Она знала, что Ваня никаких дождей не боится. Если только Гаша доставила письмо…
В тоненьком открытом платье было зябко, но Лиза не захотела кутаться. Она представила, как Ваня будет ее целовать еще холодными от дождя губами. Она расплела косу, разделила волосы на пробор. Отражение в небольшом девичьем зеркале, которое висело на стене, показалось ей незнакомо-прекрасным – тяжелые волосы, глаза в пол-лица, мраморная шея и плечи. Лиза попробовала улыбнуться, но вышла какая-то странная презрительная гримаса. «Это не я, – сказала Лиза сама себе. – Но это та, которую он любит, хотя от нее одни несчастья».
Стук в окно, которого она так ждала, раздался внезапно. Почти одновременно с ним внизу, в столовой, начали отчетливо бить часы. Лиза бросилась к окну, стала непослушными пальцами дергать шпингалет.
– Ваня, я сейчас! Ваня! – говорила она, распахивая оконные створки и захлебываясь от мокрого холода.
Она слепо глянула в шумящую черноту. Сильные руки подхватили ее, отодвинули от окна. С яблоневого моста в комнату шагнул Игнатий Феликсович Пианович.
Был он в длинном дачном дождевике, нахлобученном на лицо, и Лиза не сразу его узнала. Но когда он сбросил капюшон, мелькнули знакомая бородка и высокий влажный лоб. Дождевая вода катилась по плащу к его ногам. На полу, быстро меняя очертания, заблестели лужицы.
– Это вы? – только и смогла сказать Лиза. – А где же…
Игнатий Феликсович повернулся к окну и аккуратно запер его. На ходу он расстегнул и сдвинул с плеч плащ.
– О чем ты, Бетти? Кто другой может быть в этот час в твоей комнате, кроме будущего супруга? – усмехнулся Игнатий Феликсович.
Он грудой швырнул дождевик в угол и остался в элегантном темном костюме. Сорочка его была ослепительно бела, темный галстук отливал синим и лиловым. Кажется, от него немного пахло то ли коньяком, то ли киршвассером[18], то ли бенедиктином (Лиза не разбиралась в спиртном). Но пьян он не был.
– Ну, Бетти, сообразила, наконец, что происходит? – спросил он. – Или ты полагаешь, что лишь сопливый юнец способен проникнуть к любимой в окно?
Лиза лишилась способности что-либо понимать. Она стояла посреди комнаты, не шевелясь, с расширенными глазами, и больше всего хотела сейчас оказаться где-нибудь очень далеко, пусть даже под проливным дождем.
– Да, славно ты подготовилась к свиданию, – продолжил Игнатий Феликсович, озираясь. – Целую баррикаду воздвигла – тетке не одолеть. А эта одинокая свеча, должно быть, призвана заменить вульгарную керосиновую лампу? Ты в белом, декольте, волосы распущены по плечам. Соблазнительно! Я даже рассердиться на тебя не могу, до того ты хорошенькая. А где цветы, что я вчера тебе привез? Они стоили баснословно. Ты выбросила их, Бетти?
Лиза молчала. Произошла какая-то страшная, немыслимая катастрофа. Среди черноты и погибели ночи, залитой холодным дождем, остались в мире только двое – она, Лиза, и этот человек, который ее уничтожит.
– Молчишь? Вот и хорошо, – удовлетворенно сказал Игнатий Феликсович. – Наконец-то моя Бетти не
