Рохеле проворно спряталась за спину тети Зины.
— Эй, Давид, — шумела Эстер, — какой пример ты показываешь детям, шлимазл. Что они себе вообразят, — Эстер брезгливо поморщилась, — Выходи немедленно.
В ответ ни звука.
К воротам Бернштейнов, тяжело переступая, шла бабушка Дора. Ее праправнучка, красавица — невеста, бежала следом с теплой шалью. Дора взглядом велела ей возвращаться. Родная Давидова тетка была самой старой в переулке. Она говорила тихим голосом, чья мягкость могла обмануть только человека постороннего. Будьте уверены, этот тихий голос так крепко отпечатается в вашей голове, что ослушаться бабушку Дору станет делом невозможным. Женщины почтительно расступились, пропуская Дору к двери курятника.
— Давид, — позвала Дора, — Давидка, душенька. Что сказала бы твоя мама, будь она жива. Давидка… Твоя мама гордилась тобой. Не расстраивай ее. Будь хорошим мальчиком, выходи.
— Давид, — тихо повторила Дора.
Давид не откликался. Боренька спешно звонил на квартиру воздушной гимнастке. Ему ответил сиплый мужской голос. Дрессировщик Григорий, потрясенно узнал Боренька. Григорий велел Бореньке держаться подальше от цирка, особенно, от воздушных гимнасток и бросил трубку. Боренька открыл чемоданчик, аккуратно разложил по местам носки, рубашки, носовые платки, лег в постель прямо в ботинках и закурил папиросу. Изенька, Аркадик, Шмулик и Доник, ошалев от невозможной свободы, поджигали ножки обеденного стола на веранде. Фрида громко высморкалась и, вздыхая, выплеснула в переулок ранний зимний вечер. Женщины расходились по домам. Какое-то время они еще топтались у ворот Бернштейнов, громко переговариваясь, вспоминали подробности этого безумного дня, качали головами, жалели Мусеньку и Фридочку бедную жалели. Потом все стихло. Густые сумерки кутали двор Бернштейнов мягким одеялом снега.
Темная тень неслышно перемахнула через забор. Артабас недовольно заворчал, но тут же радостно завилял хвостом. Это был Ося, муж Зины, хулиган, пьяница, поэт. Он прижался к двери курятника, икнул и громко зашептал:
— Эй, командор, выходи. Корабль уже ждет. Команда в сборе. Они, конечно, сплошь сброд, оборванцы и прохвосты. Но какое это теперь имеет значение. Ведь об этом, черт подери, ты мечтал всю свою дурацкую жизнь.
Дверь курятника приоткрылась.
— Они уже ушли?
— Точно, ушли, — радостно ответил Ося
— А Маруся?
— Ушла, ушла. Они решили, ты не в своем уме, — хихикнул Ося, — да и к лучшему это. Поверь, на корабле женщины, это ни к чему. Потому что они, они, — Ося запнулся и огляделся по сторонам, — В общем, это лишнее. Ты уж поверь, командор.
— А моя мама?
— Тоже ушла. Не медли командор. Я тут прихватил кой-чего, — Ося нежно погладил бутылку в кармане, — Ну, ладно. Поторапливайся, — деловито добавил Оська, — надо бы успеть. Пока Зинка не пронюхала. Вечно за мной шпионит. И кто тебе только сказал, что до моря не дойти.
Собиралась метель. Сквозь стоны ветра горестно выл Артабас. Давидка летел на салазочках. Глаза горят. Снег хлещет по щекам. Шапка сбилась на бок. Горка длинная длинная. В парке. За озером. И внизу Сара Бернштейн. Давидке только и видно, что ее рыжую шубу.
— Мама. Мамочка. Мама.
Она оборачивается. Но это Марусенька. Протягивает руки. В глазах боль, боль, боль. На раскрытых ладонях лежит сердце. В разинутой дыре аорты подрагивает теплый еще сгусток крови. Снежинки вокруг тают.
«Маруся, Марусенька,» — хочет закричать Давид. И еще что-то смешное. Но снег забивается в нос, в рот, в глаза. Все меркнет. И остается только море. И бодрый Осин голос: «Пятнадцать человек на сундук мертвеца. Йо-хо-хо.»
Одна правдивая история
Однажды молодой человек Родя вышел из дома. Родя не был весел. Нехорошие предчувствия терзали Родю. Он отправлялся к дяде Яше занять шесть рублей до пятницы. Дядя Яша, неунывающий старик, угостил Родю прекрасной грушевой водкой, которую готовила Софа, жена дяди Яши. Но денег не дал. День начинался отвратительно.
Молодой человек по имени Родя вышел из дома дяди Яши. Родя был не весел. Нехорошие предчувствия терзали Родю. Он отправился к тете Розе занять шесть рублей до пятницы. Тетя Роза, душевная старушка, накормила Родю борщом, пирожками с ливером и маковым рулетом. Но денег Роде не дала. День начинался отвратительно.
Молодой человек по имени Родя вышел из дома тети Розы. Родя был не весел. Нехорошие предчувствия терзали Родю. Он отправился к сапожнику Ефиму занять шесть рублей до пятницы. Сапожник Ефим, развеселый старичок, рассказал Роде анекдот. Они выпили самогона и закусили соленым огурцом. Но денег Ефим не дал. День начинался отвратительно.
Молодой человек по имени Родя вышел из дома сапожника Ефима. Родя был не весел. Нехорошие предчувствия терзали Родю. Он отправился к кузнецу Матвею занять шесть рублей до пятницы. Кузнец Матвей, мужчина, в общем-то, не плохой, посоветовал Роде пойти работать. Хоть бы вот к сапожнику Ефиму подмастерьем. И денег Роде не дал. День начинался отвратительно.
Молодой человек по имени Родя вышел от кузнеца Матвея. Родя был не весел. Нехорошие предчувствия терзали Родю. И тут он увидел Мари. Она уходила вниз по улице, печальная и прекрасная, как всегда. Родя побежал за ней следом. Родя уже почти коснулся ее плеча. Но был сбит Гришкой, хулиганом пяти лет, угнавшим велосипед собственного дедушки.
Когда Родя поднялся сам и помог подняться ревущему Гришке, Мари уже исчезла, недоступная и прекрасная, как всегда.
Молодой человек по имени Родя дал подзатыльник Гришке и отправился в лавку дедушки Хаима, чтобы взять в долг холст и краски. Молодой человек по имени Родя вернулся домой и нарисовал ветер, облака, руки соседской девочки Зины и прекрасную, печальную Мари. День начинался.
Фриделе
Солнце нет-нет и появится. А то все дождь и дождь. Хозяйка самого дорогого на побережье пансиона, заспанная, нечесаная, в резиновых сапогах и стареньком узковатом ей халатике, позевывая, топает кормить кур, которых держит в маленькой клетушке, скрытой от глаз респектабельных постояльцев развесистыми кустами бузины и шиповника. Никакой надобности в курах этих хозяйка не имеет. Яйца, а еще свежие отборные фрукты, творог и рыбу ей каждое утро привозит фургон хозяина рынка. А держит она кур, чтобы досадить покойному своему мужу Янкеле, который с ума бы сошел, узнай, что в пансионе, детище всей его жизни, куда Янкеле привозил мебель из Италии, и где дорожки, беседки и цветники устраивал выписанный за бешеные деньги столичный декоратор, кудахчут куры или, прости Господи, орет петух. Когда Фриделе, так зовут хозяйку пансиона, с алюминиевым ведром в руках идет по дорожке между бузиной и шиповником, она счастливо улыбается. Это десять минут победы над Янкеле, который, вдруг разбогатев, страшно загордился и потребовал, чтобы она, Фрида, не позорила его провинциальными своими глупостями. Он запретил ей встречаться с подружками, торговавшими, как и она в прежние
