— Однако, что ж, — сказал он печально. — Значит, больше водиться не будем? Значит, у нас и голубятни общей не будет?
— Ну, да брось ты, Женька, — ответил я, не глядя на товарища. — Чего ты? Приходи ко мне завтра, я новую книжку «Таинственный остров» достал, верно… А голубятню такую заведём, такую… Ты приходи.
— Я, пожалуй, приду! — громко закричал Женька. — Приду после дождичка в четверг. Дожидайся! Маменькин сынок! Сопля!
— Я не маменькин сынок! — заорал я.
Я тебе за маменькина сынка морду набью!
— Слабо, слабо! — запищал Кешка и вскочил на лавку.
Мы стояли друг против друга, покрасневшие и злые, позабыв про нашу старую дружбу, и говорили друг другу: «А ну ударь, ударь!..»
— Я то ударю…
— Ну ударь!..
— Ну и ударю…
Я повернулся спиной к Женьке.
— Пошли, ребята. Мы им докажем, кто такие юные пионеры.
— Кешка, домой! — опять закричала печка. — Изобью!
— Тоже, подумаешь, телефон завели, — говорил Ванька, толкая примёрзшую дверь. — Механики какие. А у нас будет азбука Морзе, когда мы пионерами станем.
— А мы вашу азбуку Морзе украдем и… и испортим! — крикнул Мотька.
Женька смотрел нам вслед, сжав кулаки.
— Ну держись, спартаковцы дохлые! — крикнул он. — Это вам не пройдёт…
Дверь за нами захлопнулась.
V. ПЕРВЫЙ СБОР
На соборной площади снег завивался столбушками. Каменный тяжёлый собор высился в падающем снегу. На площади было темно и пусто, следы человеческих ног и полозьев заносило. Я, Ванька и Сашка гуськом пробирались в темноте через площадь к губ-кому. Двухэтажное здание губкома РКП и РКСМ, обшитое тонкими досками, скупо светилось замёрзшими окнами. Мы никогда не бывали раньше в губкоме, где работали коммунисты и комсомольцы. Мы никогда даже не разговаривали с ними, не приходилось. Но мы знали, что комсомольцы уходят с отрядами ЧОНа в тайгу на бандитов. Мы видали один раз, как уходил от губкома отряд чоновцев: барнаулки их были обмотаны крест-накрест патронами, над лицами чернели лохматые казацкие папахи.
Мы первый раз шли в губком, где должен был встретить нас хромой комсомолец Лёня Нежин, первый комсомолец, который сам пришёл в школу и позвал нас в губком…
Около губкома было чуть посветлее, потому что из окон шёл слабый свет и освещал сугробы на мостках.
Мы стали шарить по стене, отыскивая дверь.
Тут из-за угла вышло ещё трое ребят, засыпанные снегом.
— Ребята, вы на сбор? — крикнули они нам.
— Ага, а вы тоже?
Мы вошли в низкое длинное помещение. На стенах чернели маленькие круглые дырки — здесь раньше, наверно, была раздевалка. Две керосиновые лампы светили под потолком. Человек тридцать ребят рассматривали на стенах старые плакаты и тихо переговаривались между собой. Почти все ребята были с наших Алтайских улиц, из нашей школы, больше всего из нашей, четвёртой группы. Тут была боевая Липка — в ушанке и тулупчике, совсем как мальчишка; был тихоня Валька Капустин; был Смолин, ученик пятой группы. Смолин часто дрался вместе с нами против песталоцев, не важничал, давал иногда книжки, и мы его очень уважали.
Я обрадовался и сказал шёпотом Саше:
— Дурак Женька, что не пошёл с нами. Правда?
— Теперь он совсем не пойдёт, Кольша, — грустно ответил Сашка.
— Почему?
— От гордости… Гордый он очень…
Мы стали рассматривать плакаты. Это были плакаты первых дней революции, они призывали на помощь голодающим, на субботники, на сбор рукавиц для Красной Армии. Наверно, их повесили в раздевалке потому, что через неё приходило и уходило из губкома много народу на фронт, в партизанские отряды, на продразвёрстку… А потом раздевалку заколотили, прошла гражданская, прогнали с просторов Сибири Колчака, но плакаты остались висеть здесь и напоминали о самых трудных и первых днях Советской власти.
Я только что стал читать подпись под карикатурой на генерала Врангеля:
как стук деревяжек о пол и внезапная тишина заставили меня повернуться к двери.
На пороге в будёновке и шинели стоял запыхавшийся Лёня и весело оглядывал нас.
— Будьте готовы! — сказал он громко и поднял ладонь над шлемом.
Мы молчали. Мы не знали, что надо делать.
— Надо отвечать: «Всегда готов» и салютовать мне так же, как я вам, — улыбнулся Лён я. — Ну! Будьте готовы.
— Всегда готов! — крикнули мы вразброд и торопливо подняли руки, поглядывая друг на друга.
— Эх, не ладно… — улыбнулся Лёня и покачал головой. — Вы, как грачи, кричите… А надо дружно, как будто одним голосом, и руки держать над головой уверенно, твёрдо… Вот так… А то как честь получается… Ну-ка ещё разок… Будьте готовы!
— Всегда готовы!
На этот раз мы ответили дружней.
— Ну, вот так ещё подходяще…
Он быстро подскочил ко мне и, покачиваясь на костылях, взял мою левую руку за локоть и за кисть и поднял её повыше.
— Крепче, теснее сожми пальцы!.. Распрями ладонь! — говорил он. — Ну, вот так. Голову выше! Вот, вот. И ладонь над самой головой… И быстро надо салютовать, чтоб все видели, что ты всегда готов… Ну садитесь, ребята. Он лёгкими прыжками подошёл к столу, снял будёновку, пригладил закинутые назад волосы и оглядел нас, улыбаясь. Мы смотрели на него во все глаза.
— А ну-ка ещё раз салют! — вдруг крикнул Лёня. — Будьте готовы!..
— Всегда готовы! — крикнули мы, охотно вскакивая и закидывая ладони над макушками.
Лёня засмеялся, засмеялись и ребята.
Лёня сел и вытянул костыли рядом с собою.
— Вот совсем другое дело! Скоро будете совсем настоящими пионерами.
— Можно вопрос? — вдруг крикнул Смолин.
— Да хоть сотню.
— Товарищ…
