большие интенсивности.
Числовые данные получают путем разложения природных проблем на более простые; их получают путем анализа природных явлений.
Гёте же мыслил синтетически. Он считал, что нельзя разделить природные явления на не зависимые друг от друга час — ти без вреда для получаемого вывода. Надо брать природу как целое. (…)
46. Если мы сейчас попробуем подвести итог научных исканий и работ Гёте как натуралиста не в масштабе его времени, а по отношению к нашему времени, мы должны будем признать, что они имеют для нашего времени реальный интерес и указывают на явления, упущенные наукой его времени, разрешение которых есть дело ближайшего будущего. Мы подходим сейчас к ним с иных сторон и в другой обстановке, чем подходил Гёте, подходим, не выбрасывая из своего кругозора и своих рук могучего рычага количественного, числового научного знания.
Уже ученые конца XIX — начала XX в., как я это выше указывал, были ближе к Гёте, чем его современники. В начале нашего века Т. Мерц в своей истории научной мысли в Западной Европе в XIX в. указал, что Гёте провидел многие идеи XIX столетия и до конца его сохранял свое значение. Он выдвинул при этом мысль, что Гёте являлся ярким представителем синтетического взгляда на природу — изучения явлений или естественных тел как целого. Эта сторона научного подхода Гёте становится еще более близкой нам, натуралистам XX столетия.
Гёте всегда был натуралистом — эмпириком, исходившим из опыта, научного наблюдения и к ним непрерывно возвращавшегося. Может быть, даже этим объясняется неясность его идеологического подхода к изучению природы. Его подход был всегда прежде всего действием, а не размышлением или мечтанием.
Гёте — синтетик, а не аналитик, великий художник, чрезвычайно ярко чувствовал единство — целое природы, т. е. биосферы, как в ее целом, так и в отдельных ее проявлениях. Это ярко сказывалось в течение всей его долголетней жизни. Очень характерно для Гёте, что его целое не было механически прочным, неподвижным, как мог проявляться современникам мир всемирного тяготения. Это было вечно изменчивое, вечно подвижное, в частностях неустойчивое равновесие, не механизм, а организованность. (…)
48. Для нас, людей первой половины XX столетия, через сто лет после смерти Гёте, этот характер научной работы и естественно — исторических обобщений научного эмпиризма Гёте представляет особый интерес и делает старомодно выраженную мысль Гёте, если мы переведем ее на наш язык, живой и близкой.
Беря частный случай явления жизни, которые особенно интересовали Гёте, мы знаем, что, во — первых, жизнь неразрывна от окружающей среды и что эта окружающая жизнь среда не есть от нее не зависимая бесформенная ей чуждая среда космическая, как это в середине XIX в. думал Клод Бернар (1813–1878), а в начале XX в. — К. А.Тимирязев. Жизнь космической среде чужда, но она неразрывно связана с определенным строением земной оболочки — с чем?то целым и ограниченным — с биосферой, генетически с жизнью связанной и ею в значительной степени создаваемой. Природа Гёте есть только биосфера, имеющая определенное строение, и он был прав, когда стремился, рассматривая любое природное явление, искать проявления целого — природы — строения биосферы — в бесчисленных частных ее проявлениях. В эпоху Гёте такое понимание природных явлений было исключением.
В действительности со времени Гёте создался огромный новый научный язык, который делает чрезвычайно трудным просто и без толкования читать его писания. Все же в них часто можно найти, даже сейчас, новое.
Особенно два фактора, которые за последние сто лет совершенно изменили наше понимание земной природы и которые или не сознавал, или не принимал Гёте, делают чтение его естественноисторических произведений без комментариев трудным. Это, во — первых, числовой и причинный охват понятия природы, в данном случае таковое выражение биосферы, и, во- вторых, учет времени существования природы. В эпоху Гёте подавляющее количество натуралистов учитывали ее тысячами лет, может быть, некоторые думали, но не высказывали этого, об извечности мира. Время не входило в мышление натуралистов. Сейчас мы живем на переломе. Мы измеряем время в земной природе миллиардами лет и ищем их проявления в окружающей нас природе на каждом шагу. А с другой стороны, мы не отделяем времени от пространства, т. е. от реальности, от целого, — которое есть для нас время — пространство, а не пространство и время, и мы не видим для нее в науке ни начала, ни конца.
В этом отношении Гёте, как я указывал, принадлежал, благодаря своему пантеизму, к нашему времени, а не к своему Как «целое» — синтетически — он охватывал не только земную «природу», т. е. биосферу, но и каждый организм и всю их совокупность — «живую природу». Синтетическое изучение объектов природы — ее естественных тел и ее самой как «целого» — неизбежно вскрывает черты строения, упускаемые при аналитическом подходе к ним, и дает новое. Этот синтетический подход характерен для нашего времени в научных и философских исканиях. Он ярко проявляется в том, что в наше время грани между науками стираются; мы научно работаем по проблемам, не считаясь с научными рамками. Гёте был натуралист прошлого, на этот путь вступивший раньше времени. Он уже по одному этому представляет для нас живой интерес современности. Новое философское творчество идет по тому же пути.
Гёте не был философом, но эти новые философские искания ближе к его пониманию окружающего, чем философские системы его времени и XIX столетия. Этот факт нельзя не отметить для правильной оценки его положения в истории мысли.
Еще два явления надо подчеркнуть. Во — первых, то, что Гёте всю свою жизнь менялся и все время находился как духовная личность в росте и в созидании (in’s Werden). Он не остановился в этом процессе до последних дней жизни. Нить оборвалась внезапно. Во — вторых, в течение всей своей жизни в своем in’s Werden, будучи глубоко мыслящим и ищущим натуралистом, он в процессе своего становления никогда не сходил с пути реальности на путь мистики или рационализма — на путь «философии».
Это был мудрец, а не философ, мудрец — естествоиспытатель.
1938
Война и прогресс науки[89]
Время, переживаемое человечеством на грани XX столетия, едва ли имеет себе аналогию во всей предшествовавшей его истории. И едва ли когда приходилось так быстро испытывать столь великие изменения в течение немногих лет, какие суждено было пройти нашему поколению. Несомненно, величайшая война подготовлялась десятилетиями, если не столетиями, в некоторых своих частях; будущий и даже современный историк может и сейчас указать некоторые стороны такой ее связи с прошлым. Едва ли можно сомневаться и в том, что происшедшее кровавое столкновение явилось следствием того, что одновременно разнородные исторические процессы дошли до своего довершения, и эта война так или иначе, дав выход силам прошлого, начнет новое будущее. Ясно для всех, что после пережитого человечеством величайшего в истории потрясения не могут продолжаться неизменными те злобы дня и те перспективы, какие, казалось нам, еще на днях могли бы идти без яркого изменения года и десятилетия.
После этой войны неизбежно в жизнь войдет так много нового, что нельзя будет безнаказанно и спокойно тянуть старое — как будто бы ничем не прерванное. То, что сейчас переживается человечеством, есть явление более широкое по своим последствиям, чем то, что внесено было в человеческую жизнь 1789 годом и его грозными отголосками[90].
Странным образом есть одна сторона человеческой жизни, где исторический перелом, носящий катастрофический характер, грандиозный по своим размахам и поразительный по своим перспективам, начался много раньше и едва ли достиг и сейчас своего апогея. Конец XIX и особенно начало XX века в истории естествознания являются поразительной и небывалой эпохой катастрофического изменения, эпохой величайшей научной революции. Несомненно подготовленный прошлым, этот перелом все же охватил нас, как вихрь, и заставил исключительно быстро и спешно изменять наши взгляды и воззрения в самых, казалось, прочных и законченных областях мышления. Нет возможности, конечно, входить здесь в
