муниципалитете.
Тут же появилось большое анонимное письмо. В частности, в письме сообщалось, что в армии Ави был не танкистом, а кладовщиком.
Это была война между первым и третьим кандидатами. Второй кандидат молчал, надеясь, что третий кандидат загрызет первого насмерть, сядет в тюрьму и он, второй, автоматически станет мэром.
Ави решил, что, кроме русских и хасидов, в его партии должны быть и просто горожане. Привлеченные вошли в „список“. Ави сфотографировался с соратниками. Рядом с ним блестел глазами известный городской мошенник Лурия, который даже неоднократно пострадавших от своего искусства спрашивал: „Ты знаешь, какая у меня фамилия?“ и сам отвечал: „Я — Лурия. Я потомок того самого Лурии. Каждое мое слово — святая правда“.
Маленького Лурию обнимал за плечо высоченный Дани. Рядом стояла высокая женщина в черных очках, жена безумного шофера мусорной машины.
Как-то раз в описываемое время я подвозил эту компанию в Иерусалим. Лурия сел рядом со мной и спросил, знаю ли я, как его фамилия. Километров пять, оживленно вертя головой, он предлагал мне выгодно вложить деньги. Потом приступил к агитации. Фиамента уничтожит в городе безработицу — это раз (Лурия загнул мизинец), привлечет в промзону заводы — два, решит проблему транспорта — три.
— Почему ты так думаешь? — спросил я, когда все пальцы Лурии были загнуты и рука сжалась в красный облупленный кулак.
— Я потомок великого Лурии. Каждое мое слово — святая правда.
— Почему, — утробно закричала с заднего сидения женщина в черных очках, — почему к дому главного раввина замостили дорожку, а к нашему нет? Почему у нас есть только дешевые кружки? Где дорогие кружки? Мы хотим дорогие кружки! — В зеркале заднего обзора я видел ее бледное, неподвижное лицо в черных очках. Двигались только ярко накрашенные губы. Я понял, что сейчас меня выкинут из моей собственной машины.
Уличной пропагандой занимались сами претенденты и их ближайшие соратники, Дани и Саша Боцина, ходили по квартирам. Пошел по квартирам и мэр.
— Вы знаете, кто я? — спрашивал он у открывавших. Отвечали по-разному, в том числе „Моше Рабейну“, „Герцль“, а одна старушка, воскликнула: „Изенька! Я знала, что ты жив!“.
Ави произвел две внеочередные раздачи кур.
Мэр открыл закрытую санинспекцией сауну.
До выборов оставалось пять дней. Боцина лазал по водосточным трубам и плоскогубцами срывал висевшие на высоте трех этажей жестяные портреты мэра. Женщины, выглянув в окно и увидев прямо перед собой красную от напряжения рожу в нахлобученной меховой шапке и с плоскогубцами в зубах, крича, убегали вглубь квартир.
За три дня до выборов мэр пустил по городу агитационный автобус с громкоговорителем. Автобус ездил кругами, по часовой стрелке. Иногда он встречался с агитационной телегой противника — Француз, сидя на фоне огромного Авиного портрета, нахлестывал коричневую лошадь.
За два дня до выборов в дело пошли семьи. Сыновья Дани с громким треском рвали с досок плакаты мэра. Сыновья мэра и его друзей рвали плакаты Ави. Возле банка, у главной доски, они начали швыряться скомканными обрывками бумаги, крыть друг друга арабским матом и плеваться. После второго плевка сын Дани выхватил из кармана японский нож.
До выборов оставался день. Из всех окон захваченного лжехасидами дома висели флаги. У подъезда за столиком с бутылками стоял Боцина и приглашал прохожих выпить за Авину победу. По небу летел дирижабль с портретом мэра на боку.
Именно тогда на ободранных досках появилось открытое письмо почтмейстера Йоси Бергера. В скупых, но сильных выражениях Бергер призывал нас голосовать за Ави. То, что Ави был женат на бергеровской дочери, не объясняло, как почтмейстер мог такое написать. Впрочем, мало кто из стоявших по щиколотку в сорванных плакатах, хрипло споривших и толкавших друг друга в грудь заметил бергеровский позор.
В ночь после выборов пошел дождь. Наутро стало пасмурно и тихо. Краснолицый, картинно-седой дворник Соломон щипцами на длинной ручке поднимал обрывки бумаги и кидал их в черный бачок на колесиках.
Мэр выиграл. За Ави проголосовало 16 человек. Одна курополучательница объяснила моей жене: „Этот Ави хочет делать добрые дела? Мы не против. Но для чего нам ссориться с начальством?!“.
Неужели моих соседей и правда захватила собачья грызня этих политиков, этой шелупони, убедительно врущей, что их интерес — наш интерес, что после победы одного из них наша жизнь изменится к лучшему?
Нет. Во дворах, на глубине двух метров от досок объявлений, никаких выборов и предвыборных кампаний не было.
Женщина кричала знакомой, вешавшей на балконе белье:
— Как дела?
— Ждем избавления, как весь народ Израиля, — отвечала та, вынимая изо рта прищепку.
Четверо маленьких мальчиков, забравшись в старый желтый автобус без мотора, пытались выбить в нем еще не выбитые стекла. Мальчики понимали, что делают что-то нехорошее. При виде прохожих они прятались.
Седобородый Шай с кислородным баллоном за спиной и раздувшимся белым мешком в руке со скоростью облака возвращался из магазина. Его жена Лида сидела на ступеньке, курила и думала: „Опять ремонт“.
Бен Хамо выгружал из тендера плитку. Плитка хрустела.
У банка ждал Полак — явный торговец наркотиками и тайный — оружием. Полак ощупывал свой единственный зуб, настолько кривой, что снаружи было видно, какой он, этот зуб, изнутри гнилой. Приближался Песах.
Посланец Ребе, Ехиэль, с тех пор, как приехал в наш город, не показывался на страницах этой повести, потому что не участвовал в описанных событиях, а только присутствовал при них, пытаясь понять, зачем его к нам прислали.
Видимо, это был экзамен, на котором экзаменуемый, прежде чем ответить на вопрос, должен догадаться, какой именно вопрос ему задан.
Ходя по городу кругами (а по нашему круглому городу иначе ходить нельзя), наблюдая городскую жизнь и жизнь нашей хасидской ячейки, Ехиэль понял, что его вопрос, его задание — объяснить братьям, что им делать, как быть с присвоившей их имя сектой и стоящим во главе ее лжеспасителем.
Ехиэль был дипломированный раввин, а работа раввина, собственно, и состоит в том, чтобы отвечать на вопросы. Но тут есть градация. Начинающий раввин, вроде Миши, может объяснить женщине, как быть с мясной сковородкой, на которой разогрели молочную запеканку. Раввин класса Ехиэля способен, кроме того, растолковать непонятное место в Талмуде. Раввины, перед которыми встают, ответят на любой жизненный вопрос, разрешат любой разрешимый конфликт. Ехиэль решил, что его к нам командировка — это экзамен на звание раввина, перед которым встают. На этом экзамене он проваливался.
Садясь с товарищами за стол после утренней субботней молитвы, Ехиэль не мог смотреть им в лицо. Нет, хасиды его не осуждали. Поняв, что помочь он им не может и этим мучается, они пытались его, по- своему утешить. Слева от Ехиэля всегда садился степенный, мрачноватый Коган, похожий статью на одного из быков, которых его предки, храмовые священники, забивали возле большого жертвенника.
— И скажу я вам таковы слова, — торжественно обращался к Ехиэлю Коган, выпив свои полрюмки — Под городом Вольском была деревня, название я, конечно, забыл. Там жил крестьянин, Блинов по фамилии. Так вот, выдумал этот Блинов поставить телегу на бесконечную рельсу. Гусеница называется. Телега едет и сама себе дорогу стелет. Потом уже догадался присоединить двигатель. Телега эта была продемонстрирована на Нижегородской ярмарке. А в 14-м году вся пехота разделилась на две части: одна ушла в землю, другая — в госпиталя. Тогда Черчилль, недаром он на деньгах сидел, перевел суда на жидкое топливо и велел построить бронированные экипажи. Так вот, когда их под брезентом перевозили, а
